Исчезнувший

— Леночка, разве это важно, делал ты ему искусственное дыхание или нет? — При виде появляющегося из пакета богатства он вообще как мог быстро заныкал в глубины подсознания проявление своего «я» в образе вожака стаи и извлек оттуда философа. Линзы очков восторженно заблестели. По всему стало видать — пить явно не откажется. — Ты еще молодая. Ты ему еще сделаешь. И не только искусственное дыхание. Важно другое — человек пришел поблагодарить тебя за спасение жизни. Да будет тебе известно, что благодарность — величайшая добродетель человека. И всего человечества. — И он протянул мне руку: — Боря.

— Миша, — я ответил на рукопожатие и вернулся к прежнему занятию под комментарии бородатого Бори:

— Многие считают, что вылечить человека — раз плюнуть, особенно если ты этому шесть лет учился. Что это твоя святая обязанность, раз ты давал клятву Гиппократа. Да, мы лечим. Но я вас спрашиваю, люди — что приятнее? Лечить манекен в человеческом облике, который потом даже не вспомнит о тебе, или оказывать помощь существу благодарному, человеку понимающему, который при случае и в положение войдет, и добром отплатит? Верно я говорю, девочки?

— Вы всегда верно говорите, Борис Васильевич, — подтвердила одна из телезрительниц. — Вы же начальство.

— Подхалимка, — сказал очкарик. — Но, слава богу, откровенная подхалимка. Откровенность — это тоже добродетель, да. Знакомься, Миша — женская половина местного медицинского контингента. Клава и Маша. С Леной ты уже знаком. А я — мужская половина. Половины, конечно, неравные. Но я доктор, то есть командир. О, апельсины! Это, понятно, под шампанское. А, пельмени! Слушай, человек, а ты, случайно, не медик?

— И чтобы да, так нет, — сокрушенно сказал я. — Я случайно таксист.

— Таксист? — отчего-то удивился он. — Странно. А рассуждаешь, как медик, если берешь пельмени на закуску.

— Во мне на днях Пирогов помер, — признался я. — Сегодня поминки.

— Жаль, что помер, — Боря опечаленно вздохнул и вдруг встрепенулся и хлопнул в ладоши: — Девочки, а ну, кончай балаган! Ящик жил, ящик жив, ящик будет жить. А нет — так новый купим. А пьянки — редкость, о них заботиться надо. Клава, давай кастрюлю на плиту, пельмени варить будем. Я вас, милые мои, научу свободу любить. Или думаете, что раз Камаев дежурит, то уж и распускаться можно?

— Что вы, Борис Васильевич! — та же девица, что не сомневалась в непогрешимости его суждений, поднялась и пошла к плите. Видимо, это и была Клава. — Мы знаем, что когда вы дежурите, нам ни минуты покоя не будет!

— Вот то-то! — довольно отметил очкарик. По всей видимости, доктор Камаев жил со своими подчиненными душа в душу. — Да ты, Миша, присаживайся, в ногах правды нет.

Я, уже присмотревший свободное место на диване поближе к Лене, уселся, но все же счел нужным заметить:

— Полагаешь, что правда в заднице?

— Гы, — сказал доктор. — Нет. Ее вообще нет. Но сидеть удобнее, чем стоять, согласись?

— Согласюсь, — кивнул я. — А лежать удобнее, чем сидеть.

— Не всегда, — возразил он. — На кладбище лежать не очень удобно. Лучше сидеть.

— В тюрьме сидеть тоже не мед, — выдал я. — Лучше уж стоять. А что касается кладбища, то там просто сырость и черви мешают. А так место ничуть не хуже любого другого. А то и лучше — всегда наверняка знаешь, как к тебе родственники относятся.

— Ой, смените тему, — не выдержала Лена. — Я страсть как не люблю слушать о смерти на ночь.

— Тогда давайте за жизнь, — сказал Боря и сгреб со стола бутылку водки.

— А пациенты не будут против? — осторожно спросил я. Будто и не сам пойло принес.

— У нас правильные пациенты, — Боря уже ловко разливал. — Смирные и тихие. По ночам спят и персонал понапрасну не дергают. Потому что у нас травматология, а не реанимация или, господи прости, токсикология.

Через два часа мы, все шестеро, были уже одной большой и дружной семьей. Запасы спиртного, принесенные мной, кончились, и теперь мы пили спирт, сэкономленный ударной медбригадой за день. Бородатый Боря поглощал его вполне профессионально, водой не разбавляя, остальные, включая меня, пили в пропорции пятьдесят на пятьдесят.

Вопреки уверениям Бори, медсестры таки пару раз покидали сестринскую — «укольчик больному сделать». Но, в общем, было очень весело. С экрана телевизора очередной комик травил очередную хохму. На него никто не обращал внимания. Все были заняты — играли в карты. В дурака.

Сдавал Боря. Время от времени он прерывался, чтобы ущипнуть за ляжку сидевшую от него по правую руку Клаву. После чего глупо хихикал. Клава давала ему подзатыльники, но тоже радостно улыбалась. В общем, все были довольны.

Я сидел, развалясь в кресле. В дурака я не играл. За нас двоих играла Лена. Она сидела у меня на коленях, обнимала за шею и демонстрировала карты, выделенные доктором. Считалось, что я должен ей подсказывать. Но это только считалось. Большую часть времени я уделял знакомству с ножками медсестры. По секрету — занятие куда более увлекательное, чем карты. Тем более что Леночка не возражала и, в отличие от Клавы, по голове меня не била.