Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Наконец он ушел. Я подмела пол, подошла к зеркалу. И тут же в дверь постучали. Первыми пожаловали Павел Аристархович с Юрой в уже знакомых нам «парадных» черных костюмах и с бабочками. Почти сразу за ними прибежали Вера с Галей (они встретились на выходе из деревни). Затем друг за другом явились Михаил от Бангера и Янек от Нагеля. Их, правда, никто не звал, но уж коли пожаловали – стали тоже гостями. Ровно в пять часов раздался условный трехкратный стук в окно, и я вышла, чтобы встретить Роберта. Дождавшись, когда он повесит в коридоре шинель, провела его в комнату, представила тем, кто его не знает, как общего нашего друга и союзника. Роберт захватил с собой гармонику, при виде которой Вера бурно захлопала в ладоши.

Мы только что уселись за стол, когда снова в дверь постучали. У меня сердце сразу покатилось в пятки. Неужели это Шмидт решил проверить своих неблагонадежных «остарбайтеров» или все-таки нагрянул с дубинкой Квашник? На всякий случай Роберт с Яном, прихватив с собой свои шмутки и гармонику, неслышно, на цыпочках, удалились в кладовку, а мы быстренько убрали со стола лишние тарелки. Однако, к счастью, тревога оказалась ложной – это прибыл к нам с вечерним поездом Василий. Ну, слава Богу…

Снова расположились за столом, и на этот раз до конца праздника нас уже никто больше не тревожил. Если сказать коротко – вечер прошел хорошо, даже очень. Обстановка сложилась самая дружеская, было много разговоров, шуток, смеха. И стол для нынешнего нашего положения оказался вовсе не плохим. «Гвоздем» его, конечно, были ватрушка и пирог с малиновым джемом. По примеру Павла Аристарховича, я с Симой и Нинкой приготовили овощные салаты. Мама приберегла презентованную семейством Гельб кровяную колбасу – «блютвурст» – подала ее с картофельным пюре. Кроме того, каждый из приглашенных принес что-то с собой. Роберт притащил фляжку яблочной самодельной настойки и кулек сушеных абрикосов, а Павел Аристархович – бутылку пенящегося вина с серебряной нашлепкой на горловине и коробочку тающего во рту безе (где он только раздобыл это?).

Роберт взял в руки гармонику и, лукаво улыбаясь, плавно заиграл вдруг нашу российскую, раздольную – «…Из-за острова на стрежень». Знакомая мелодия прозвучала так неожиданно и так больно отозвалась в сердце и в памяти, что я опять чуть было все не испортила. Дрогнувшим голосом высказала вслух свои мысли: «А знаете, вот сижу сейчас здесь и вспоминаю наше русское застолье. Родной дом… Лампа под зеленым абажуром над столом, а вокруг – все свои, близкие…» И тут пошло. Сима, приложив платок к глазам, быстро вышла в кухню. Вздохнула тяжело мама, зашмыгали носами Вера с Галей, у меня тоже сильнее запершило в горле.

Поняв наше настроение, Роберт отложил музыку, принялся утешать всех, как мог. Призывал нас надеяться и верить в скорое освобождение, уверял, что осталось совсем уже недолго ждать, что русские и союзные войска победоносно идут вперед, ежедневно наступают, а Германия выбивается из последних сил. Потом Роберт снова играл, мы танцевали. Даже Павел Аристархович церемонно пригласил меня на вальс, а затем по-старомодному – вытянутые в сторону ладонь в ладонь – вальсировал, пристукивая молодецки каблуками, попеременно то с раскрасневшейся Симой, то с мамой.

Позднее, когда опять все сидели за столом, Галя, заалев лицом, сказала: «А ведь, правда, как хорошо нам всем вместе! Знаете, мне сейчас подумалось вот что: давайте никогда, никогда не расставаться. Во всяком случае – надолго. Пусть после войны у каждого будут свои семьи, а все равно давайте встречаться – когда в Киеве, когда в Ленинграде, а когда во Ржеве или в Ярославле. – Она посмотрела на Павла Аристарховича и на притихшего Юру, затем перевела взгляд на Роберта. – Павел Аристархович, вы с Юрой, конечно же, после войны будете жить в России?.. А ты, Роберт, – ведь ты тоже приедешь к нам из своей Ирландии, правда? Захочешь встретиться с нами?»

Павел Аристархович, насупившись, промолчал, Роберт же, выслушав мой перевод, проворно отозвался: «О’кей! Непременно. О’кей».

– Ох, Галя, – протяжно вздохнула мама. – Кто знает, где мы будем после войны, как все у каждого из нас сложится…

Разошлись уже около полуночи. Вера с Галей остались у нас ночевать, остальные отправились по домам. Роберт предложил мне немного прогуляться с ним, и мы, наверное, еще с час, – благо ночь была безлунной, дорога – пустынной, а окна Эрниной половины дома сонно темнели задернутыми шторами, – прохаживались с ним от крыльца до железнодорожного переезда и обратно. Так вот, он сказал мне то, что я хотела и страшилась от него услышать. Взволнованно и от этого несколько высокопарно признался, что полюбил меня с того самого майского дня и что серьезно связывает со мной в мыслях свои послевоенные планы и надежды. На его робкий вопрос – как я к нему и к его словам отношусь – я не смогла в этот момент огорчить его и ответила, что он, Роберт, для меня, пожалуй, тоже небезразличен, но что говорить сейчас, пока идет война, о своих чувствах – мне кажется – преждевременно.