Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

– Умница, – зи зинд зер клюг, – смеясь, похвалил меня Роже после того, как Бангер с женой удалились. – Ну а теперь нам надо проститься. Я и так здорово задержал вас…

– Обождите минутку, Роже! Я сейчас. – Стремглав я взбежала на крыльцо (мы уже стояли возле нашего дома), под недоуменные и удивленные взгляды мамы и Симы достала из-под кровати свою сумку, развернув приготовленный для Роберта пакет, вытащила оттуда блокнотик с фавном. После этого снова устремилась к двери. Ничего… Надо ведь и Роже тоже оказать внимание. А Роберт обойдется и одним «хозетрегером»…

– Вот, Роже, это – вам, – сказала я и протянула ему свой сувенир. – С праздником вас. С Рождеством и с Новым годом… Желаю вам большого человеческого счастья и быстрейшего возвращения на Родину.

– Благодарю вас, – произнес Роже, рассматривая и листая в снежном сумраке блокнотик. – Но я не вижу тут никакой записи… Пожалуйста, напишите для меня несколько слов. – Он вытащил из гнезда и подал мне тоненький коричневый карандашик, раскрыл блокнот на первой странице: – Ну… Пожалуйста…

– Хорошо. Я напишу вам по-русски. – Склонившись, я смахнула рукой налетевшие на бумагу снежинки, написала в уголке листа: «Отважному французскому моряку Роже с искренним уважением от русской девушки Веры».

Расставаясь, Роже сказал, перейдя на «ты»: «Ты отличная девчонка, Верона, и очень жаль, что наши пути никогда не сойдутся».

Вот и все об этой встрече, и вообще о сегодняшнем, вернее, о вчерашнем дне. Ведь уже наступило раннее рождественское утро. Поэтому я поздравляю себя с праздником и отправляюсь наконец спать.

28 декабря Вторник

Опять навалилась тоска – дикая, испепеляющая душу, беспросветная. Я не знаю, что со мной происходит, но только наступил период какой-то апатии: все вокруг безразлично, все постыло, все, кажется, утратило всякий жизненный смысл. Ни о чем не хочется думать, ничто не интересует. И лишь одно, лишь одно волнует бесконечно – неужели все и навсегда потеряно, и нам уже никогда, никогда не жить больше прежней, счастливой, свободной жизнью, не видеть свою милую, любимую, далекую Отчизну? И так страшно делается при этой мысли, так больно сжимается сердце, так невыносимо хочется плакать. До рвоты опротивело все и вся, что находится здесь, на чужой, немилой стороне. И эта тесная, с установленными вдоль стен скамейками кухня, и холодная, убогая, с устоявшимся подвальным запахом овощей и сырости кладовка, и скрип старой, промерзшей груши у крыльца, и торчащий в окне шпиль деревенской кирхи…

Вчера вечером – мы уже собирались ложиться спать – прибежала встревоженная Вера: очень заболела тетя Даша, наверное, что-то не в порядке с желудком или с печенью, потому что у нее почти беспрерывная рвота и высокая температура. А немка-надсмотрщица грозится, что, если она в ближайшие дни не поправится, – ее поместят в лечебницу для «восточников». Я отдала Вере хранившиеся у меня от моего прежнего посещения деревенского «Коси-коси сено» несколько серо-голубых таблеток и остатки принесенной Гельбихой травы. Дай-то Бог, чтобы эти снадобья помогли тете Даше, надо же ей хотя бы еще раз повидать свой тысячу раз вымечтанный и выстраданный Псков…

Сегодня день тянулся медленно-медленно, минуты и часы ползли черепашьим шагом. Наверное, оттого, что пришлось заниматься разными делами, в основном по хозяйству. Сима вместе с Линдой в панских хоромах гладили после большой стирки белье. Мама с Нинкой чесали в амбаре овечью шерсть. Леонида Шмидт услал на мельницу, а вслед за ним укатил и сам туда, а мы с Мишей таскали на скотный двор и резали солому и бураки.

И опять я вся была в воспоминаниях. О чем? Да все о том же – о моем родном Новополье, о наших раздольных русских полях, о речке Стрелке с ее прохладными водами, о нашем небе, голубом, северном, о наших привольных песнях и о былом счастье. Снова вспомнилась школа – тот желтый двухэтажный дом, где так беззаботно прошла половина моей коротенькой жизни. Вспомнила опять всех – и учителей, и учеников – своих товарищей и подруг. Да. Многое отдала бы я сейчас, чтобы встретить хоть кого-нибудь из них. Хоть кого. Неужели я здесь одна, а все остальные там, на той стороне?

И опять до конца работы все рассказывала и рассказывала моему невольному слушателю Мишке о «…делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой…». И не верилось самой – было ли все это или только пригрезилось однажды в прекрасном радужном сне? Но я все равно не верю, что нынешнее наше рабское существование продлится долго. Я знаю, что придет время, и мы снова обретем утерянную Родину, и еще будем жить и трудиться для нее. Вот в это я верю, твердо верю! И это будет!

Под вечер на скотный двор заглянула Клара – специально явилась похвалиться своей новой меховой горжеткой. Оказывается, этот дорогой презент прислал ей из России, как своей предполагаемой невесте, сынок Клодта, тот самый белобрысый Вильгельм, что так любит фотографировать казни русских партизан и партизанок.