Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Нет у него уже ни жены, ни угла, – хмуро отозвался «Боровик» и скорбно покачал головой. – Месяца два назад фрау Эльза умерла, и хозяин тотчас выгнал Маковского из поместья. Словом, он и там уже успел насолить своим правдоискательством. – Подобрав рогатую палку, Ризен принялся старательно очищать вилы от налипшего навоза, затем внимательно посмотрел на меня. – Вот так-то, фрейляйн. Нам, бедным людям, не пристало бунтовать, а лучше всего помалкивать. Делать свое дело и помалкивать.

Фрау Эльза умерла! Это известие сразило меня. Первой мыслью было – бедный, бедный Маковский! Недолго же довелось ему наслаждаться семейным счастьем. Да и было ли в его недолгой супружеской жизни счастье? Я вспомнила нашу последнюю с ним встречу на шоссе, его невеселый рассказ о странных, болезненных проявлениях в поведении фрау Эльзы. Оказывается, мрачное предчувствие не обмануло старого батрака. Как рассказал Ризен, фрау Эльза действительно «навеки сгинула» во время последнего своего ухода из дома.

В ту июльскую ночь Маковский обнаружил отсутствие жены перед рассветом. Он, как всегда, обегал все дальние и ближние проселочное дороги, от поместья – к поместью, побывал в деревне, обшарил все закоулки на железнодорожной станции, а она, оказывается, находилась совсем рядом, за углом дома – в вырытом для гусей пруду. В июльский зной водоем этот обмелел, и для многих явилось загадкой, как бедная фрау Эльза смогла утонуть в нем. Она лежала плашмя на растрескавшейся, притоптанной гусиными лапами глинистой земле, и лишь часть плеч и голова были в воде. Сразу после похорон – в тот же день! – хозяин поместья выгнал Маковского за ворота, а все бедные пожитки фрау Эльзы забрал себе. Мало ему, жлобу!

Значит, наш старый друг Маковский, снискавший репутацию бунтаря, опять бродит где-то бесприютный, не имея ни постоянной крыши над головой, ни единой родной души рядом. Не сумел в чем-то сдержаться, не пожелал как-то угодить хозяину. Но неужели и в самом деле лучше и достойнее жить по принципу осторожного «Боровичка»: смириться и поклониться. Делать свое дело и помалкивать…

Расскажу о новой – надо полагать – последней встрече с английским «Жуком». Утром я, естественно, и не подумала идти по тропинке мимо Молкерая – вот еще! – а направилась к усадьбе Клодта своим обычным путем. Краем глаза видела, как облаченный в белую панаму и фартук «Жук» выскочил из двери на эстакаду с каким-то пакетом в руках, спрыгнув на землю, остановился в растерянности. За моей спиной раздавалось приглушенное: «Вернитесь на минутку… Только на минутку…» Наконец до меня явственно донеслось: «В файерабенд жду вас у дороги». Но не обернулась, сделала вид, будто не слышала. Не хватало еще получать от кого попало какие-то подачки! Да и с какой стати?

В «файерабенд» ждут все. Возвращаемся трое – я, Ризен и Наталка, и мне видно, как закончившие работу англичане, громко переговариваясь, моются за домом, поливая друг другу на руки из ковша, при этом, любопытствуя, поочередно выглядывают из-за угла. «Жук», уже намытый, напомаженный, подоспел к повороту как раз вовремя. В руках опять какой-то пакет.

– Почему вы не подошли утром к Молкераю? Я ждал вас.

– Простите. Я забыла.

Краснея, он протягивает мне пакет: «Здесь банка мармелада и несколько кусочков английского мыла. Пожалуйста… Мне очень хочется сделать для вас что-то приятное. Совсем маленький гешенк».

– Нет, нет! – Я неловко отвожу его руку. – Спасибо вам большое, но, знаете, я ни в чем не нуждаюсь.

Господи, ну зачем это надо?! Я еще что-то лопочу, и, наверное, моя физиономия в этот момент такая же пунцовая, как и у «Жука». Но тут нашему обоюдному смущению приходит конец. Неожиданно на сцену выступает Наталка и бесцеремонно предлагает свою персону: «О-се-се, мармеладе… Отдай, хлопец, мне цей подарунок, и я кажу тоби данки… Дякую…»

«Жук» какую-то долю секунды колеблется, затем с кислой улыбкой опускает свой «подарунок» в подставленный Наталкой бездонный карман ее спидницы. В тот же миг со стороны эстакады доносится громовой хохот, и мы трое тоже смеемся, правда, Наталка – несколько пристыженно, «Жук» – неестественно весело, а я – со смешанным чувством досады и запоздалого сожаления. Выскочила, черт подери, – «О-се-се, мармеладе!..».

«Жук» явно желает продлить общение:

– Я знаю, что вы из Ленинграда. Слышал, что это очень красивый город. После окончания войны вы, конечно, вернетесь туда?

– Обязательно!

Теперь вроде бы разговор иссяк, к тому же стоять на виду у всех опасно, но «Жук» вдруг выпаливает новость. Да еще какую!

– С сегодняшнего дня Восточный фронт переместился на немецкую территорию. На германо-бельгийской границе пал первый город!

Мы с Наталкой шумно радуемся, и «Жук», глядя на нас, тоже доволен. Он широко улыбается, говорит уверенно: «Скоро русские будут здесь. Осталось недолго ждать. Самое большое – недели две!»

Две недели. Всего-то четырнадцать дней! Неужели слова этого, такого симпатичного сейчас парня сбудутся? Но если бои идут уже на территории Дейтчланда, то, наверное, возможно и такое. Возможно, а, Господи?