Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Ладно. Не ной. Не буду… Жаль, май-то, я лопату не смог удержать – они вдвоем с Линдой вырвали ее у меня. А то бы…

Подбежала запыхавшаяся Нинка с двумя небольшими пакетами в руках. От одного из них поднимался едва заметный парок. Стала деловито пихать их в карманы Мишиного пальто: «Тут хлеб, а тут картошка. Еще горячая. Тетя Нюша велела – съешь в вагоне. Вот только соль не успела…»

Подошел поезд. Остановился. Усатый проводник в фуражке хмуро смотрел из тамбура на нас. Мишка притянул меня и Нинку за плечи к себе: «Все, сеструхи, до свидания. Счастливо оставаться. Я непременно скоро напишу вам, а может, даже приеду… А тебя, – он легонько потянул меня за ухо, – тебя я поздравляю и желаю всего доброго. Ведь сегодня твой день рождения, даже юбилей… Эх, совсем ты уже старухой стала. Жаль, май-то, что я не попробую именинного пирога. – Он помолчал. – И еще вот что. Передай Читке… Впрочем, ничего не надо передавать…»

– Поторопитесь с провожанием, – безразлично сказал проводник и зевнул в ладонь. – Дер Цуг гет шон лось. Поезд отправляется.

И действительно, в ту же секунду состав тронулся. Миша, подхватив сундучок, вскочил в тамбур, приветственно махнул рукой: «Юбилейный подарок за мной, – крикнул, бодрясь, он. – Если здесь не удастся – получишь позднее в России. Так что – жди!»

Сейчас сижу в одиночестве в кухне, и, как уже сказала выше, черная тоска гложет душу. Вот и мой названый братишка исчез из моей жизни. И неизвестно, встретимся ли мы еще когда-нибудь? Мы иногда ссорились с Мишкой, я часто обижалась на него и сама не раз обижала, но в то же время мы по-сестрински и по-братски любили друг друга. Как же теперь я буду обходиться без него, без его подчас сердитого, подчас добродушного, подчас ехидного «ту, май-то»?

Тоска еще и оттого, что ведь сегодня действительно мой день рождения, как справедливо заметил Мишка – юбилей. 20 лет. Боже мой, какая же я и в самом деле уже старая!

Помню, в далеком детстве, будучи голенастой, нескладной девчонкой, я мечтала о своих восемнадцати годах. Мне казалось, что именно в 18 лет наступает расцвет молодости, ее прекрасная вершина. В мечтах я видела себя стройной, с обольстительными формами (как моя двоюродная сестра Мария) девицей, с томным, загадочным взглядом карих глаз, с пышной короной волос на голове и с певучим бархатным голосом. Не было абсолютно никаких задатков к подобному образу, к тому же, как я уже здесь писала, и глаза у меня зеленые, но я упорно представляла себя только такой… И вот теперь уже и пик юности миновал, и двадцать лет стукнуло, а по-прежнему нет ни женственности, ни томности, ни бархатной певучести. Словом, по внешности – так себе. Вдобавок и характер вздорный. Не умею, как иные, льстиво поддакивать и угоднически заглядывать в глаза. Не научилась ни сама подличать, ни прощать подлость другим.

«Юбилей» мой прошел сегодня крайне скромно – Мишка зря переживал – даже традиционного пирога на столе не было (муки, увы, мало, да и настроение у главного пекаря вконец испорчено). Правда, среди тарелок красовались в банке несколько трепетных цветочков с ворохами тонких, словно бы настриженных волшебными ножницами белоснежных лепестков: Юзеф, узнав о юбилейной дате, после работы отлучился ненадолго из дома и принес под полой пиджака небольшой букет осенних хризантем (как я позднее узнала, сорвал в панском саду). Подавая его мне, сказал просто: «Желаю сченстья».

Счастья желали по традиции и все остальные. А еще, как всегда, нашей победы, скорейшего возвращения домой, здоровья, радости.

Я, конечно, очень благодарна всем за их теплые, искренние пожелания, но мне так не терпится, чтобы бедное застолье наше закончилось как можно скорей и чтобы я наконец снова осталась одна. У меня комок стоит в горле. Огромный, колючий комок. В свой день 20-летия мне ужасно хочется плакать. И как только закрываются двери – одна за убиравшей посуду Симой, другая – в кладовку, за Юзефом, – я неслышно и горько плачу. Плачу о потерянной молодости, о загубленной жизни, а еще о своем одиночестве, о том, что нет сейчас со мной рядом человека – единственно нужного мне человека, который понял бы меня, разделил со мною эту непереносимую тоску.

Почему-то мне очень хочется увидеть сейчас того, у кого копна вьющихся каштановых волос, синие, широко расставленные глаза, чуть вздернутый нос, расщелина в передних зубах, – того, о ком даже снисходительная Гельбиха и то однажды сказала: «Не красавчик». Я даже дважды за вечер выходила на крыльцо, сдерживая стук сердца, вглядывалась в темноту. Однако – увы, увы…

Что же ты, Джон? Неужели не слышишь зов моего сердца, не чувствуешь, как ты мне нужен сейчас?

13 сентября Среда

«…Под нажимом англо-американцев Болгария порвала дипломатические отношения с Германией. Тем самым она встала на опасный путь и приблизила себя к гибели…» («Новое слово», от 12 сентября 1944 г.).

Троекратное УРА!!! Союзники действуют!