Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Ну ладно, шут с ней и с ее дурацкой ревностью. Ведь, если верить словам Джона, она сама виновата в их разрыве. Меня же больше угнетает сейчас другое – это вновь накалившаяся до предела обстановка в доме. Лешка опять ходит надутый, разговаривая, цедит слова сквозь зубы. Но хуже всего то, что и мама поддалась его влиянию, тоже беспричинно злится, ворчит на меня к месту и не к месту.

Как-то вечером, когда Джон ушел (кстати, он не засиживается, приходит на час-полтора от силы), а я, сидя в одиночестве в кухне, писала письмо Зое, мама, войдя и прикрыв плотно дверь, сказала ледяным тоном:

– Знаешь, я совсем не понимаю твоего поведения. Сначала к тебе ходил один парень, теперь начал ходить другой. Что подумают о тебе люди, хотя бы остальные их товарищи? За кого они станут тебя принимать? Ведь тот, первый, уже чуть ли не сделал тебе предложение, об этом наверняка знают все его друзья.

– Ну, во-первых, не «чуть ли», а уже сделал, – оборвала я маму, слегка уязвленная ее словами. – Во-вторых, если тебя так волнует мнение друзей Роберта – то можешь успокоиться: им известно также и то, что я отказала ему. А в-третьих, можешь мне поверить: у нас с Джоном чисто дружеские отношения. Только дружба, и ничего больше.

Я чувствовала себя незаслуженно оскорбленной и поэтому не смогла удержаться, чтобы не упрекнуть маму.

– Знаешь, а тебе, по-моему, должно бы быть стыдно так относиться к Джону. Ведь в свое время именно он, а не кто другой, помог тебе выцарапаться из болезни.

Мой упрек, по-видимому, возымел действие. По крайней мере, вчера мама о чем-то, и даже более-менее приветливо, поговорила с Джоном, конечно, на своем обычном диалекте.

Джонни – не глупый парень, он, безусловно, чувствует неприязненность к себе со стороны мамы и Лешки (Мишка, Сима и Юзеф, слава Богу, остаются нейтральными), но он не обладает той счастливой способностью, что была у Роберта, – нравиться всем, располагать всех к себе, а наоборот – в присутствии недоброжелательно настроенных к нему лиц, хотя бы в присутствии мамы, сразу замыкается, становится скованным, неразговорчивым. Каждый раз, когда он уходит, я со стесненным чувством думаю о том, что, возможно, он был у нас в последний раз – сколько же можно, в самом деле, терпеть такое? – и мы больше не встретимся. Но проходит несколько дней, и Джон появляется опять. И мы снова просиживаем с ним быстротечные минуты в одиночестве на кухне, снова болтаем о чем-то, снова смотрим друг на друга. Просто смотрим. За все это время он даже ни разу не прикоснулся к моей руке, как позволял иногда это себе раньше. Чего же она так уж всполошилась?

Вот такие у меня сейчас сложности, такие возникли вдруг проблемы. Противно все это. Ну, почему, если два человека встречаются, если им нравится общество друг друга, если у них всегда находятся общие темы для разговоров и почти постоянно общность взглядов и суждений, – почему надо во всем выискивать какие-то скрытные мотивы, в чем-то подозревать. Почему?

7 сентября Четверг

Вот уже два дня, как я снова вкалываю в опостылевших до чертиков владениях Шмидта. Нет, угнанные на рытье окопов на границы Пруссии еще не вернулись (и неизвестно – вернутся ли?), а просто Адольфу-второму втемяшилось отчего-то в голову отозвать меня обратно, а взамен направить к Клодту латышку Анну.

Досадно. Очень. Вот уж не думала, не гадала я, что придется так скоро распрощаться с «шалмановцами». И было бы гораздо, гораздо лучше, если бы я вообще осталась там. Здесь же нет никакого настроения к работе, все валится из рук, и день тянется, как год.

Во вторник снова растрясали навоз, на этот раз вместе с нами была и Наталка. Услышала от Ризена неприятную новость. Разговорились с ним об общих знакомых, и я упомянула фамилию Маковского. Мол, работал такой как-то у Шмидта. Мол, очень, между прочим, хороший человек.

– Старый бунтарь, – пробурчал Ризен, и я не разобрала, чего больше было в его голосе – уважительного отношения либо, наоборот, – неприязненности.

– Вы знаете Маковского? – спросила я «Боровичка». – Но почему вы так отзываетесь о нем? Насколько мы успели его узнать…

– У этого человека ужасно вздорный, невыносимый характер, – ворчливо перебил меня Ризен. – Он не может нигде долго ужиться. За какие-то два года перебрал уже все окрестные хутора. Везде, видишь ли, ищет правду, которой никогда не было, нет и не может быть в отношениях между богатыми и бедными… Вот и теперь – неизвестно где обитается.

– Я знаю, где он сейчас, – авторитетно заявила я Ризену и назвала поместье, где живет Маковский. – Он теперь, слава Богу, семейный человек. У него есть жена и свой угол.