Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Калитка, скрипнув, затворилась, а я опять опустилась на траву. Но прежнего покоя в душе уже не было. Как же, в сущности, мы мало знаем о тех, с кем живем рядом долгие месяцы, даже годы. Вот и умершая фрау Шмидт – кем она была для меня? В первую очередь – хозяйкой, рабовладелицей, кого я должна была ненавидеть, хотя бы из-за своей зависимости. Я и ненавидела ее, всегда отзывалась о ней, хворой и беспомощной, с презрительной насмешкой. А вот Клаус, ее сын, говорит о ней, что она была исключительно добра и душевна ко всем.

Так ли это? С чувством досадного неприятия я мысленно прокручиваю пролетевшие годы вспять и, к своему удивлению, действительно не могу припомнить ни одного случая, когда бы старая фрау словом или делом обидела меня или других «восточников». Наоборот. Она всегда старалась как-то оградить всех нас от неуправляемой вспыльчивости и дикой разнузданности Шмидта. Мне вдруг вспомнилось, как однажды разъяренный Шмидт чуть не прибил меня тяжелым гаечным ключом только за то, что я не смогла сразу понять его.

Это произошло в первые месяцы нашего пребывания в Маргаретенхофе. Меня угораздило попасться на глаза Шмидту именно в ту минуту, когда он, сидя в сарае на корточках перед разложенными на мешковине инструментами, грязными по локоть руками занимался ремонтом молотилки и когда у него что-то там не клеилось.

– Подтяни сюда со двора кабо! Быстро! – сердито приказал он и нетерпеливо уставился на меня. – Ну?! Не понимаешь, что ли? Ведь я по-русски сказал – «кабо…». Подтяни сюда кабо!

Тогда мы уже знали о том, что в раннем детстве Шмидт жил в России. Иногда он самодовольно и невпопад принимался демонстрировать перед нами свое знание «русского языка», при этом несусветно коверкал и искажал слова. Вот и теперь: «Что, не понимаешь уже русскую речь? Ведь я ясно говорю: давай тяни ко мне кабо!!»

Выскочив за ворота, я в растерянности и в страхе (уже успела узнать бешеный нрав своего работодателя) заметалась по двору в поисках неизвестного мне «кабо», а из сарая летело вслед яростное: «Думмер руссишь! Кабо! Тяни сюда кабо!!»

– О, Вера… Что ты ищешь? – сидящая на скамейке возле веранды, укутанная в теплые платки старая фрау встревоженно переводила взгляд с орущего в истерике в сарае Шмидта – на меня, бестолково мечущуюся по двору. – Наверное, папе нужно то – черное, что находится возле тебя. Бери его скорей и тяни туда, к сараю! – И, видя, что я вконец растерялась и продолжаю беспомощно озираться, с трудом поднялась со своего места, скинув с плеч платки, поспешила, опираясь на палку и волоча недвижимую ногу, по направлению ко мне. Концом клюки она ткнула в лежащий буквально передо мной толстый, змеевидный резиновый шланг, что тянулся по земле от гаража до середины двора. – Наверное, это и нужно папе…

– О Господи! «Кабо»! – Все же я не смогла не огрызнуться. – У нас, русских, эта штуковина зовется вовсе не «кабо», а «кабель»…

С огромным чувством облегчения я подхватила тяжелый, неподдающийся, выскальзывающий из рук шланг, с усилием поволокла его к сараю, а взбешенный Шмидт, с перекошенной от ярости физиономией, уже летел мне навстречу, потрясая в руках металлическим гаечным ключом.

Я не знаю, не могу сказать с уверенностью, ударил бы он меня тогда (если бы ударил, – возможно, убил, ну, не убил бы – так наверняка покалечил), только ему помешала старая фрау.

– Папа… – сказала она жалобно и проворно, как смогла, загородила меня собой. – Папа…

И Шмидт отступил, вытирая со лба пот грязной рукой, ссутулившись, устало поплелся назад, к сараю.

Вот такой была старая фрау – наша хозяйка, и таков есть Шмидт – хозяин. Клаус, говоря о том, что его матери пришлось претерпеть в жизни много несправедливости, несомненно, имел в виду и крутой, необузданный нрав своего папаши. Этот его нрав уже достаточно хорошо успели узнать и мы, «остарбайтеры».

Да. Достаточно хорошо. А что еще знаю я о Шмидте? Что он хитер и умен, что он жаден и скуп, а также что он нечистоплотен и похотлив в личной жизни. Как истый нацист, он уверен в собственной исключительности и вседозволенности и не признаёт никаких прав и достоинств за другими людьми – неарийцами.

А что я знаю о Кларе? Что могу сказать о ней? Пожалуй, очень немногое. Для этой избалованной, вздорной, кокетливой девицы совершенно безразличны все мировые дела и проблемы. У нее одна забота – найти бы только состоятельного – непременно состоятельного! – мужа, да устроить себе красивую, обеспеченную жизнь. Вот и все ее стремления.