Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Линда? Ну, эта «немка из народа» нигде не пропадет – ни при каком режиме, ни при каком правительстве, ни при какой власти. Она чутко держит нос по ветру и действует как раз сообразно тому, откуда этот ветер дует. По ее поведению и отношению к нам, «восточникам», мы уже научились безошибочно угадывать о положении на фронтах. Случилась, положим, какая-то неувязка у фрицев, понесли они где-то большие потери – и Линду не узнать: доброжелательна, приветлива к каждому из нас, разговаривает с нами только по-польски, а если в это время у нас случается конфликт с паном – его ругает и осуждает (конечно же, за глаза), а нам сочувствует, умиляется нашей стойкостью.

Но вот Линда ходит по двору напыщенно-важная, неприступно-гордая. Обратись к ней в этот момент по-польски – и она недоуменно поднимет брови, состроит непонимающую мину и ответит тебе только на немецком. Это значит, что где-то неудача постигла советские войска, а немцы одержали победу… Вот такой хамелеон, такой флюгер эта фольксдейтчиха Линда, личность, в общем-то, малопривлекательная.

Ну а молчаливый, постоянно красноносый Гельб с его толстой добродушной супругой, их дети – Анхен и Генрих? Что я, что мы все знаем о них? То, что они всегда приветливы к нам, что понимают наше душевное смятение и неустроенность и даже стараются как-то помочь нам, облегчить нашу участь, – иначе зачем бы пускали в свой дом и даже приглашали неоднократно слушать радиопередачи. Мы знаем также, что они добры и бескорыстны – делятся с нами всем, чем могут, не требуя и не ожидая ничего взамен. А какова их другая, потайная жизнь? Какие планы, мечты и надежды лелеют они в это смутное, страшное, кровавое время? Ведь думают же они о чем-то, чего-то ждут, на что-то надеются? На что же?

Да, как гласит русская пословица – «чужая душа – потемки». Чем больше накручиваются годы, тем лучше доходит до меня смысл этой пословицы. И еще я теперь понимаю: нельзя быть такой категоричной, какой была до недавних пор: если немец – значит враг, значит и относиться к нему следует только как к врагу. А ведь и среди них, немцев, есть близкие нам по духу люди, и примером тому – Маковский, семейство Гельб, даже в какой-то степени Клееманн…

4 сентября Понедельник

Неделя только что началась, а уже чувствую себя страшно усталой, разбитой. Болят, ноют в плечах руки – проклятый навоз надоел хуже горькой редьки.

Сегодня утром, после недельного перерыва, я вновь по приказанию Шмидта вышагивала в усадьбу Клодта. Вся собравшаяся во дворе «восточная братия» встретила меня шумно, с восторженными возгласами, а Наталка, Ольга и Галя даже ринулись обниматься. Вышедший из дома Клодт довольно недружелюбно наблюдал за этой сценой, и, по-моему, именно оказанная мне приветливость послужила толчком к тому, что он тут же, без промедления, отправил меня вместе со старым батраком-немцем на самое дальнее поле растрясать навоз.

Надо сказать, напарник мне попался – «хуже некуда», – едва окончательно не загонял меня. Ризен, так зовут немца, – маленький, кругленький 76-летний старикашка, в длинной, до колен, выгоревшей желтой женской кофте, в нахлобученной до бровей коричневой, широкополой, местами прожженной, в черных дырах войлочной шляпе (точь-в-точь – «гриб-боровик»), работал, как заведенный. Согнувшись в три погибели, суетливо растаскивал навозные кучи, тщательно растрясал спрессованные соломенные ошметки. Не человек – зверь!

– Давайте отдохнем. Посидите немножко, – не выдержав, сказала я ему, заметив, как трясутся его узловатые руки.

– Нельзя, фрейляйн, – со вздохом, виновато ответил он, разгибая с трудом спину и смахивая тыльной стороной грязной ладони зависшую на кончике носа мутную каплю. – Во всяком случае – мне нельзя. Хозяин заметит, что мало сделали – может запросто выгнать. Тебе-то это, собственно, ничем не грозит, а у меня дома больная фрау.

Все же мы немножко отдохнули. Просто постояли среди вонючих куч, опершись на воткнутые в землю вилы. Ризен рассказал, что его единственный сын погиб еще в первые дни войны в Польше, а теперь и оба внука на фронте. Младшенького взяли буквально на днях. Они со старухой день и ночь молятся, чтобы только он не попал в Россию (мне подумалось – какая Россия? Ведь война уже откатилась от российских границ).

– Господи, и когда это все кончится! – с тоской сказала я, имея в виду не только войну, но и нынешнюю нашу гнусную собачью жизнь. – Когда наконец придет «шлюсс» всему этому?

Ответ Ризена прозвучал двусмысленно: «Кто знает, фрейляйн, как распорядится нашими народами судьба, – загадочно произнес он, глядя на меня маленькими, утонувшими в покрасневших веках, слезящимися глазами. – Может, и в один день все кончится, а может и месяцами еще тянуться».

Интересно, не намекает ли он этими своими словами на 20 июля? Ах, если бы еще раз нашелся один смельчак! Если бы еще раз…