Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Он засмеялся смущенно, порывисто сжал мою руку: «Ну что ты! Какой концлагерь? Просто я посидел немного в изоляции».

Когда мы остались вдвоем в опустевшей кухне и уселись за столом, как всегда – друг против друга, я попросила: «Расскажи, как все было… Эти, из Мариенвердера, очень ополчились на тебя, за то, что ты поднял там бунт?»

Щеки Джона привычно порозовели.

– Ну, положим, никакого бунта я не поднимал – ведь из остальных-то ребят никто не поддержал меня, – просто сказал этим поганцам, что не намерен даже пальцем шевельнуть, чтобы чем-то помочь им в их затянувшейся агонии, что с нетерпением ждал этого дня долгих четыре года.

– Они не… Они ничего не сделали тебе?

– Только посмели бы! Еще я сказал им, что хватит с них и того, что мы ежедневно торчим на полях, в какой-то мере кормим их вшивую, грабительскую армию.

Острый стыд, сознание собственной ничтожности и никчемности охватили меня.

– А вот мы пошли, Джонни… И наверное, еще пойдем. И знаешь, я просто панически боюсь отказаться. Презираю, ненавижу себя за это, а все равно боюсь.

– Но ты никогда не равняй себя, всех вас, русских, с нами, – горячо возразил Джон. – Вы – сугубо цивильные люди и в силу обстоятельств находитесь сейчас здесь на положении рабов. А мы – солдаты, хотя и пленные. Понимаешь, мы – по-прежнему сила, пусть небольшая, но – сила, и они, немцы, не могут не считаться с этим.

Мне тут же вспомнилась вышагивающая по грязи колонна оборванных наших русских военнопленных, изнуренный, до крайности изможденный вид красноармейцев.

– Однако наши пленные тоже не смеют не подчиниться приказу нацистов, – горько сказала я, – иначе моментально получат пулю в лоб. Не думаешь же ты, что они меньше тебя ненавидят фашистов?

– Вера, – голос Джона звучал очень серьезно. Его рука протянулась через стол, крепко и дружески сжала мою руку, – ведь ты умница, Вера, и отлично понимаешь, в чем тут причина. Дело в различии наших государственных систем, будь они прокляты! Ваша страна – это кость в глотке для всего Запада, поэтому ваш народ как бы вне закона, как бы за чертой общепринятых правил… Кстати, слышала ли ты что-либо о Международной конвенции военнопленных? Советские пленные лишены предусмотренной конвенцией защиты своих прав, поэтому они в таком же положении здесь, как и вы, цивильные люди, и, пожалуй, даже в еще более худшем.

Я ничего не слышала ни о каких Международных конвенциях, не имею ни малейшего понятия о них, поэтому благоразумно (ведь Джон назвал меня «умницей», не давать же ему повода усомниться в этом) решила прекратить разговор. Только спросила:

– Ну а сейчас-то ты действительно отпущен или опять находишься «в бегах»?

– Отпущен самим вахманом. Честно. Представляешь, этот тип мастерски разыграл при начальстве инсценировку: тоже орал на меня, а потом, когда те отбыли, пришел, чтобы извиниться и пожать руку. Объяснил, что иначе не мог – он должен был продемонстрировать свое нацистское неприятие моего архиужасного проступка… Кстати, как я понял, именно ему, Хельмуту, обязан я тем, что не нахожусь сейчас в концлагере, а просто лишен свободы (надеюсь, временно) и посажен под замок. Пока мои товарищи строят в поте лица своего укрепления для фрицев, впрочем, на мой взгляд – совершенно бесполезные, я должен сидеть взаперти и покаянно размышлять о том, какой я негодяй и бездельник. Есть также указание свыше о постоянной изоляции моей персоны и в будние дни, естественно, в нерабочее время… Ну а сейчас, – Джон засмеялся, – сейчас я действительно не сбежал, а отпущен. Хельмут сам выпустил меня, только предупредил, чтобы я сегодня долго здесь не задерживался… Между прочим, он передал тебе привет.

Вскоре Джон собрался уходить. Провожая его, я вышла следом на крыльцо, и как раз в тот момент в доме Гельба отворилась с легким скрипом дверь. В освещенном проеме показались Анхен с какой-то девицей. Оживленно болтая, они постояли секунду-другую на ступеньках, затем неторопливо двинулись по светлому квадрату к калитке, где, продолжая разговор, снова остановились.

Не сговариваясь, мы оба поспешно отпрянули назад, к стене дома. Хорошо, что кругом зависла чернильная тьма, словно бы накрыла нас «шапкой-невидимкой».

– Ау, – едва слышным шепотом озорно произнес рядом Джонни, и по его тону я поняла, что он улыбается. – Ау… Где ты? Теперь мы оба в ловушке. – В темноте он нашел мою руку, снова крепко сжал ее. – Хочу спросить тебя… Скажи… Это правда? Это правда, что сегодня ты беспокоилась за меня?

– Ну а как ты думаешь? – Теплая, нежданная волна вновь мгновенно накрыла мое сердце, стремительно поволокла его куда-то вверх, к горлу. Сейчас произойдет то, что уже давно должно бы произойти. Он – рядом. Я ощущаю на своей щеке его взволнованное дыхание. Его губы совсем близко от моих губ. – Ну а как ты думаешь, Джонни… Не только я – все мы страшно беспокоились за тебя.