Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– А не желаете ли вы еще кого-нибудь посадить мне на шею? – Голос Адольфа-второго звучал зловеще-вкрадчиво. – Давайте! Соберите уж заодно всех хворых и сирых – их много сейчас шатается по свету… С вас, юродивых кретинов, это станется! Сами обжираете меня, так теперь норовите еще и других дармоедов подсунуть… Здесь что – богадельня?! – Шмидт привычно перешел на «ор», физиономия его побагровела, усы воинственно ощетинились. – Они подумали! Мальчишку, я знаю, определяют в приют – там и делу обучат, и в люди выведут. Не будет, по крайней мере, с протянутой рукой…

– Ладно… Мы поняли, – прервала я его. – Мы очень сожалеем, что подумали о вас лучше, чем вы есть на самом деле. Иного, конечно, и нельзя было ожидать…

Уязвленный моими последними словами, Шмидт еще долго орал нам вслед, и я слышала, как выскочившая на крыльцо Линда, подхалимничая, вторила ему: «О-о, господин Шмидт, эти русские действительно совсем обнаглели. О-о…»

– Видишь, Юра, как все получилось… – Мы с Леонидом вконец расстроились. – Однако ты не принимай близко к сердцу… Что делать? Мы хотели помочь тебе, но…

– Я поеду, – покорно, с ноткой обреченности сказал Юра. Он уже не плакал, шел, непривычно ссутулившись, маленький, жалкий, с черной повязкой на рукаве короткого и узкого пиджачка. – Благодарю вас за все. Вы – хорошие, добрые люди. Это и… и Павел Аристархович всегда говорил. – Он впервые назвал деда по имени-отчеству, – видимо, данцигские благодетельницы постарались – просветили Юру в отношении его родственных связей с покойным.

По выражению лица мальчика «опекунша», по-видимому, поняла, что наши планы сорвались. В ее глазах светилось торжество, а губы были скоробно сжаты. «Вы ведете себя крайне опрометчиво, – сухо обратилась она к Юре. – Я пошла вам на уступки, согласившись прийти сюда, вы же проявили черную неблагодарность. Извольте тотчас следовать за мной!»

– Юра, помни – ты русский, и Родина твоя – Россия! – Игнорируя возмущение «опекунши», мама обняла мальчика. – Никогда не забывай этого! Напиши нам, пришли свой новый адрес. Война теперь уже недолго продлится. Мы постараемся помочь тебе. Помни: твоя Родина – Россия.

А я метнулась в комнату и, сдернув со стены свою «экспозицию» (чего уж там! – все равно я скоро сама отправлюсь – пойду ли пешком, поеду ли, полечу ли – все равно пробьюсь в Ленинград, снова воочию своими глазами увижу его!), аккуратно свернула ее, сказала, подавая Юре:

– Возьми на память. В этом городе жили когда-то твоя мама и дедушка. Значит, это и твой город, Юра. Ты тоже должен жить в нем. Должен жить в России.

Юра ушел, и вместе с ним что-то еще раз оборвалось в душе, оставив по себе болезненный, кровоточащий след.

17 октября Вторник

Два дня назад вернулась из роддома Эрна, увы, одна – без Манфреда – худая, желтая, с ввалившимися, как у старухи, щеками. Линда сказала Симе, что роды у Эрны были очень тяжелыми, ребенок появился на свет мертвым. Видно, права была Гельбиха, когда говорила, что для женщин в ее положении удары судьбы не проходят бесследно.

В тот же вечер, выполняя данное фрау Гельб обещание, я побывала у Эрны, рассказала о причинах переселения к нам Ханса и Пауля. Эрна выслушала меня как-то безучастно, сухо поблагодарила: «Данке – Спасибо». Но потом, словно бы спохватившись, поинтересовалась: как вели себя у нас оба ее отпрыска, не слишком ли докучали? «Нет, – ответила я, – ребята они, в общем-то, послушные, и если не считать мелких, заурядных стычек с Нинкой, то, можно сказать, жили все довольно мирно».

– Спасибо, – еще раз отозвалась Эрна и, окинув меня мрачным взглядом, добавила с коротким тяжелым вздохом: – А я, вот видишь, совсем никудышной оказалась – не уберегла своего Манфреда.

«Может быть, это и к лучшему, – подумалось мне. – Ведь неизвестно, что еще предстоит и ей, и всем нам пережить, останемся ли мы живы и сумеет ли она, Эрна, сохранить хотя бы этих двух своих сыновей?» А вслух я сказала: «Сожалею и сочувствую вам… Кстати, моя мама и все наши просили передать, что, если потребуется какая-либо помощь, можете рассчитывать на нас».

– Спасибо. Херцлихен Данк, – в третий раз поблагодарила Эрна, и в ее голосе, кажется, впервые, послышались живые нотки.

В воскресенье были на окопах. Я всю неделю опасалась, что по закону подлости непременно произойдет что-то такое, что нарушит наши планы. Но слава Богу, ничего из ряда вон выходящего не случилось, и в ранний утренний час наша дружная четверка (Галя, Нина, Вера и я) подошли в толпе «восточников» и поляков к заметно углубившейся линии траншеи. Они, наши пленные, были уже там, толпились на площадке возле ящиков с лопатами и, по устремленным на дорогу взглядам мы поняли – поджидали нас.

Димка, тот самый – в черном бушлате, подошел к стоявшему в некотором отдалении вахману, о чем-то коротко переговорил с ним. После этого направился с лопатой в руках ко мне и, улыбаясь немного смущенно, сказал просто:

– Здравствуйте, Красная Шапочка. Я выбрал для вас лопату полегче. Вот… Возьмите.