Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Ужинали мы под звуки вальса и танго. Джонни тоже принял участие в нашей трапезе, с удовольствием уминал картофельное пюре с простоквашей. Сообщил приятную новость: в середине октября взята Рига, а вчера советские войска освободили Белград. Я поделилась с ним новой тревогой от слов Шмидта.

– Не бери в голову. Ерунда все это, – сказал Джон. – Просто надо же как-то фюреру подбодрить немецкий народ, который уже окончательно потерял веру в него. Ведь фронт-то уже на территории Германии. Хотя… – он на мгновенье задумался, – хотя, кто его знает, – ведь эти проклятые фрицы способны сейчас на любую пакость.

«Пришел ненадолго» растянулось на несколько часов. После ужина мы остались с Джоном в кухне. Снова завели патефон.

– Поучи меня, пожалуйста, танцевать, – попросил он.

– Будто ты не умеешь? – усомнилась я.

– Меня некому было учить, – явно слукавил Джон. – К тому же ты знаешь – я все время должен играть. Вы все, когда собираетесь у Степана, танцуете, а я только играю.

– Ну что же… Приглашаю вас, милорд, на дамский танец.

Мы попробовали было покружиться в вальсе, однако Джон и в самом деле оказался ужасно неповоротливым, неуклюжим.

– Слушай, ты – как медведь, оттоптал мне вконец ноги… К тому же мы мешаем спать Юзефу в его кладовке. Да и все остальные, кажется, тоже уже улеглись. Так что музыка им сейчас ни к чему.

– Мне уже уходить? – сразу поскучнел Джон. – Между прочим, я мог бы сегодня немножко подольше здесь остаться – проверка у нас прошла благополучно, поэтому вахман сейчас добрый… Послушай. – Он смотрел на меня с неуверенной улыбкой. – Послушай, если тебе еще не хочется спать – давай посидим тихонько хотя бы с полчасика. Расскажи мне еще что-нибудь о себе. Ну, например, какой ты была в детстве? Чем увлекалась? Какие игры предпочитала?

Какой я была в детстве? Для меня мысленное возвращение в прошлую жизнь – всегда пожалуйста! Я тотчас вспомнила и рассказала Джону о том, как в одно время – наверное, мне было тогда лет восемь-девять, не больше, – мечтала быть летчицей и как уговорила свою подружку Лиду Соколову прыгать поочередно, уподобясь парашютистам, с высокой, приставленной к крыше сарая лестницы, раскрыв над собой мамин белый кружевной зонтик. И как однажды, оступившись, сорвалась с лестницы и повисла вниз головой, зацепившись за одну из верхних перекладин подолом прочного, сшитого мамой из «чертовой кожи» платья. И сколько стыдных, горьких минут пережила, пока прибежавший на наши отчаянные крики брат Костя снял меня с перекладины, а затем, перевернув и подшлепнув в сердцах под зад, поставил на ноги.

А еще я увлекалась цирком, обожала дрессировать домашних животных. Началось это с того дня, когда тетя Ксения сводила нас с Ядькой в цирк на Мойке. И, как ни странно, дрессировка получалась. К примеру, наша собака Векша здорово научилась петь. Происходило это так. Я появлялась на крыльце с Костиной мандолиной в руках, а псина тотчас же, визжа и поскуливая от нетерпения, вылезала торопливо из будки. Я трогала струны, брала первые аккорды, а Векша с готовностью становилась на задние лапы, запрокинув кверху морду, кружась и балансируя передними лапами, принималась с чувством подвывать в такт мелодии. Помню, особенно почему-то нравился собаке романс: «Ах, зачем эта ночь так была хороша?..» Рядом стояли домочадцы, дачники, хохотали, держась за бока, а Векша словно бы и не замечала никого, настолько бывала поглощена своим «пением».

Но если признаться честно, то моей заслуги как дрессировщика тут не было. Просто я как-то случайно обнаружила, что наша беспородная дворняга обладает удивительным природным музыкальным даром – едва заслышит какую-либо мелодию, тотчас начинает беспокойно метаться, скулить. Вот на этих ее способностях мы и строили с ней свои «номера».

А однажды я испытала себя в качестве наездницы, решила укротить… борова. Этот боров по кличке Сенька был большим, жирным и ужасно хитрым и коварным существом: чуть прозеваешь задвинуть щеколду на дверце его закутка, как смотришь – он уже в огороде. И главное, несется не куда-нибудь, не на картофельное, положим, поле, а именно на грядки с огурцами и помидорами.

Так произошло и в тот раз. Стоял теплый июньский вечер. Мы с ребятами-дачниками играли на луговине в лапту. На батарее, возле шлагбаума, уже собирались группами красноармейцы, готовились к вечернему песенному «марш-броску». (Я уже писала здесь о том, что буквально в нескольких десятках метров от нашего дома располагалась зенитная батарея – предмет неустанных воздыханий, надежд и разочарований нас, подрастающих деревенских девчонок.) Возле крыльца, опустив с коромысел на землю только что принесенные из солдатской кухни ведра, полные густых, жирных помоев, стояла, отдыхая, моя мама, о чем-то судачила с дачницей тетей Дусей. Подавая очередной мяч, я краем глаза увидела, как в проеме распахнутых ворот появился Сенька. Похрюкивая и добродушно щуря от закатного света заплывшие глазки, боров с довольным видом постоял несколько секунд на месте, затем, вихляя жирным задом, торопливо устремился в огород.