Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Из нашей семьи, – продолжала я рассказ, – лишь Костя оторвался от земли – ушел в город. Один наш родственник работал в ресторане шеф-поваром. Он взял Костю к себе, где тот тоже выучился на повара, а затем плавал судовым коком на ледоколе «Ермак», на том самом, что снимал с Северного полюса «папанинцев». Скорей всего, я тоже покинула бы деревню, так как мечтала о высшем образовании. Все наши домашние одобряли это мое стремление. Проклятая война разрушила все планы…

– Какими разными жизнями мы жили, – задумчиво произнес Джон. – Знаешь, мне очень жаль, что мы, англичане, так плохо знали Россию. В нашем представлении ваша страна – это снега, бесконечные метели, холод, медведи и волки на дорогах, а люди – что-то наподобие орангутангов с дубинками в руках… А вы, оказывается, читаете французских авторов, строите какое-то необыкновенное по своей прогрессивности общество, снаряжаете научные экспедиции на полюса… Знаешь, мне очень стыдно, но я никогда не слышал о людях, которых ты назвала «папанинцами»…

Стрелки на часах уже показывали половину второго, когда мы, спохватившись, закончили свои воспоминания.

Стараясь не шуметь, на цыпочках вышли в коридор. Я откинула засов. Чернильная темнота окутала небо и землю. Невнятно лопотали о чем-то сухие листья в раскидистых ветвях старой груши.

– Спасибо тебе огромное за сегодняшний вечер, – сказал из темноты невидимый Джон, и в его голосе мне послышались плохо скрытые тоскливая робость и неуверенность. И тотчас привычная теплая волна окатила мое сердце. «Ну, подойди же, – в смятении мысленно приказала я ему. – Подойди и обними меня… Ведь ты же видишь, не можешь не видеть, что я жду этого. Я хочу ощущать тепло твоих рук, прикосновение твоих губ. Я знаю, оно, это прикосновение, будет бережным и нежным. Подойди же…»

Но он не подошел (не понял, что ли, моего приказа?), и я тоже с усилием сдержала себя, чтобы не шагнуть к нему навстречу.

– Ну что ты, Джонни… Это я должна благодарить тебя – спасибо еще раз за такой чудесный подарок… Как ты дойдешь в такую темень? Ты же не увидишь тропинки через поле.

– Ничего, добегу. Спокойной ночи, дарлинг, и пусть тебе приснится хороший-хороший сон.

Я закрыла дверь и осторожно, стараясь не скрипеть половицами, направилась в комнату. Со стороны Лешкиной кровати раздавался густой, прерывистый храп. Деликатно сопела Сима. Выводила тоненькие рулады простуженным носом спящая Нинка. И только там, где лежала мама, царило безмолвие. Ну, так и есть! Не спит… Сейчас начнет выговаривать. Про совесть.

– У тебя есть совесть? – спросила мама сердитым шепотом. – Ну, сколько можно сидеть, и болтать, и болтать без конца. Уже, наверное, скоро утро.

– Ничего подобного, еще только половина двенадцатого, – соврала я. – А ты-то что не спишь? Спала бы да спала себе спокойно.

– Уснешь тут с вами! – в сердцах отозвалась прежним сердитым шепотом мама, а через минуту уже другим, любопытным тоном поинтересовалась: – О чем это вы оба там так хохотали?

Надо же – услышала! А ведь мы так старались не шуметь! Вспомнив, как Джон, изогнувшись от смеха на стуле, зажимал себе рот ладонью, я невольно снова улыбнулась: «Да так… Вспоминали детство».

Я уже засыпала, уже почти погрузилась в вязкую теплоту сна, когда мама обиженно и с укором философски изрекла в темноту: «Вот будут у тебя самой дети – дочери, тогда и поймешь, почему матерям не спится».

24 октября Вторник

Только сейчас ушли Степановы «орлы» – принесли записку от Джона. А в ней всего несколько слов:

Если хочешь видеть меня еще – напиши.

Дж.

Я уже и вырвала было лист из тетради, и уже взяла в руки свою самопишущую парижскую ручку, но потом сказала Генке и Тольке: «Спасибо, мальчики. Ответа не будет». Но вот они убежали, а я снова кляну себя самыми последними словами. Ведь опять я сама, своими руками и своей дурной башкой все разрушаю. Ведь он не придет теперь сюда – это ясно. Не придет ни за что. И я из-за своей идиотской гордости тоже не решусь пойти к Степану. И мы с ним никогда больше не увидимся.

А что, собственно, произошло? Так, пустяшная, глупая ссора почти не из-за чего. Да и не ссора даже это – просто он сказал, возможно, в сердцах, несколько дурацких слов, явно не соответствующих истине, а я, неприятно уязвленная и задетая этими словами, почувствовавшая себя так, будто на меня опрокинули ушат с ледяной водой, тоже выпалила в ответ какие-то зряшные, дурацкие слова, между прочим также далекие от истины. И словно бы невидимая черная кошка пробежала между нами.

Но ведь сегодня он все-таки переломил себя, сделал первый шаг к примирению, а я, как всегда, показала свой норов, повела себя как последняя идиотка. Поделом же мне!

О том, что произошло в воскресенье, – я расскажу как-нибудь позже – обязательно должна рассказать об этих двух интересных событиях. Возможно, даже завтра. А сейчас душевное смятение опять велит мне взять в руки мою «стихотворную» тетрадь…