Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Миша с Нинкой страшно хохотали надо мной, когда я рассказала им о своих злоключениях, связанных с неуклюжей попыткой удрать раньше времени с окопов. А вернувшиеся уже вскоре с трудовой повинности все остальные, и в особенности мама с Симой, свирепо отругали меня за пережитые ими неприятные минуты. Оказывается, оба цивильных типа принялись после моего непонятного для всех отъезда дотошно выяснять, с кем я вместе проживаю, и долго, с пристрастием допытывались у ничего не подозревающих, а поэтому, естественно, страшно обеспокоенных мамы и Симы, давно ли я болею и нет ли у них самих явных признаков страшного «тифуса»?

Вот такая вышла оказия.

Собиралась я к Степану как-то нервозно, без конца одолевали сомнения – не совершаю ли я этим своим шагом непростительную глупость? Тем более мама, я чувствовала это, опять злилась на меня. Мишка недовольно ворчал, торопил, я же никак не могла уложить свою косу (почему-то хотелось выглядеть особенно хорошо), и в результате мы вышли из дома уже в пятом часу. Спустившись с крыльца, я высказала Мишке то, что беспрерывно тревожило меня со вчерашнего вечера.

– Слушай, Михель, ты знаешь, как я к тебе отношусь… Но если ты вздумаешь вдруг, хотя бы ненароком, обмолвиться перед Джоном о той глупости, что подумал вчера… Словом, если ты даже случайно хоть намеком, хоть полусловом проговоришься о том, чего с моей стороны не было, нет и никогда не будет – ты навсегда, Мишка, перестанешь существовать для меня. Обещаю, май-то, тебе. Навсегда!

Мишка с удивлением и даже с некоторой опаской посмотрел на меня: «Да ладно, ладно, – успокоительно буркнул он. – Чего всполошилась? Что я – маленький, май-то, не понимаю?»

Джона я увидела издалека. В шинели, с непокрытой головой, он стоял возле своего лагеря. Завидев нашу тройку (с нами увязалась еще, конечно, и Кончитта), быстро пошел нам навстречу.

– Михель решил попросить Степана подстричь его, а мы с Кончи надумали навестить Нину, узнать, почему она до сих пор не ходит на окопы? – независимо начала было я после беглых приветствий, но Джон бесцеремонно перебил меня: «Если бы ты сейчас не пришла сюда, то я через… – задрав рукав шинели, он посмотрел на часы, – …то я через полтора-два часа был бы у вас. Уже есть договоренность с вахманом. – С простодушной улыбкой он смотрел на меня сияющими глазами. – А к Нине вы можете не заходить, ее все равно нет дома. Она по-прежнему заменяет в усадьбе горничную».

У Степана мы пробыли ровно столько, сколько потребовалось Михелю для его стрижки, а затем, несмотря на уговоры Джона и других англиков (там уже начали собираться на танцульки), – отправились прочь. Джонни проводил нас до тропки, что тянется вдоль железной дороги, расставаясь, сказал, на секунду задержав мою руку:

– Я приду к вам чуть позже, когда стемнеет. Надеюсь, ты не против?

– Как хочешь, – сказала я, равнодушно пожав плечами, но, заметив, как мгновенно помрачнело его лицо, добавила поспешно: – Ну, если вахман уже дал тебе добро – приходи…

– Ох и стерва же ты! – с чувством произнес Мишка, когда мы отошли на порядочное расстояние и Джон уже не мог нас услышать. – Будь я на месте этого дурачка – ни за что не сделал бы больше ни шагу к тебе. Ни за что! – Он подтолкнул Кончитту. – Ведь правду я говорю, Читка? Этот англик настоящий дурачок, а она – стерва.

– О да! – воскликнула радостно Кончитта, не разобравшись, в чем суть дела. – О да. Вера – гут… Карашо… Ошень стерва.

До прихода поезда мы погуляли возле станции, затем, посадив Мишу в вагон и велев ему не исчезать надолго, отправились восвояси. Кончитта сразу пошла к себе – ведь она и так почти весь день проторчала у нас. А в нашем доме я застала гостей – Янека с Зигмундом и Галю, которой не терпелось узнать, что же произошло со мной на окопах. Вскоре явился и Джон. В целях безопасности я провела его на кухню и, чтобы не оставаться с ним наедине, позвала туда и всех остальных.

Вечер прошел просто замечательно. Мы с Нинкой и с Галей собрали чай. В карты не играли, просто сидели, болтали, вспоминали разные житейские истории. Особенно отличился Джон. Он опять был «в ударе» – сыпал остротами, с юмором рассказывал о своих детских и школьных годах, из чего я заключила, что он рос отчаянным хулиганом и доставлял немало хлопот своим родителям и близким. В его рассказах то и дело мелькало имя Гарри, – так зовут его двоюродного брата, – мальчика, по словам Джона, очень благовоспитанного, вежливого и тихого, но в то же время чрезвычайно коварного и вредного. Именно этот Гарри являлся причиной многих его неприятностей.

Так, однажды Гарри, которому недавно исполнилось десять лет, будучи со своими родителями у них в гостях, подбил восьмилетнего Джона выпить все вино, что будет стоять на столе.

– Слабо тебе, – подзадорил он Джона. – Ты ведь только хвастать умеешь, а когда дойдет до дела – сдрейфишь.

– А вот и не слабо, – обиделся самолюбивый Джон. – Вовсе не слабо. Только я не знаю, как это сделать. Ведь все взрослые будут тут же. Кто мне позволит?