Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Ах, знал бы кто (однако этого никто не может знать), как мне было в те минуты плохо, обидно, горько. А главное – стыдно. Ведь она, моя мама, унизила меня не только перед Джоном и Юзефом, а даже перед этим распутным типом Лешкой, несомненно в тот миг в душе торжествующим. Унизила и оскорбила своим неверием в меня, своею глупой, дремучей подозрительностью. Господи, как мне хотелось тут же, немедленно, скрыться от всех, уйти куда-нибудь из дома, чтобы не видеть и не слышать никого, чтобы попытаться самой, в одиночестве, справиться как-нибудь со своей незаслуженной обидой. Пожалуй, я и ушла бы, пожалуй, хлопнула бы дверью, если бы не слабые попытки Симы вступиться за меня и если бы не дружеская, увы, тоже безуспешная поддержка Юзефа.

– Матушка, – просительно сказал Юзеф, искренне огорченный моими огорчениями, – матушка, прошу барзе отпустить Веру с этим английским парнем. Если хотите, я тоже пойду с ней, подожду ее там у моего знакомого поляка, а потом мы вместе вернемся до дому.

– Юзеф… Юзеф, пожалуйста, перестань, – попросила я его, сгорая от стыда и унижения. – Не надо ни о чем просить. Пожалуйста, Юзеф… Теперь уж я сама никуда не пойду.

Бедный Джон, он ушел, чуть не плача, мрачнее тучи. У меня сердце разрывалось от жалости, глядя на него. Никогда, никогда еще он не был мне так близок, как в эти минуты.

– Джонни, милый Джонни, прости меня за все огорчения, что я доставляю тебе, – сказала я, тоже едва сдерживая слезы, когда мы вышли с ним на крыльцо. – И пожалуйста, прости ее. – Я кивнула в сторону кухни. – Ты же видишь, понимаешь, что я не могу идти против… Честное слово, я не знаю, что с ней сейчас произошло. Представляешь, она думает, что… Словом, я не могу, я просто не в силах тебе объяснить, что она думает. Прости нас.

Тут же между нами произошел очень бурный, взволнованный диалог. Джон уверял меня, что теперь для него вечер также испорчен окончательно и что, пожалуй, он сейчас пойдет и тоже перережет все провода, чтобы не веселился никто. Я в испуге, однако внутренне польщенная (надо же, на что он, Джон, способен!) уговаривала его, чтобы он не делал этого, что вовсе не следует из-за меня одной портить настроение всем. На это он мрачно ответствовал, что и так уже вечер будет испорчен для всех… В общем, такой вот безрадостный произошел у нас разговор.

Джон ушел, а я, отказавшись от ужина (просто не отвечала на зовы Симы и Юзефа), сразу, даже не умываясь, легла в постель и, конечно, благо было темно и никто не видел, проплакала неслышно всю ночь в подушку.

На другой день, в воскресенье, я не пошла к Степану, хотя Джонни при расставании настойчиво звал меня туда. Не хотела показываться там жалкой неудачницей, если накануне не могла побыть вместе со всеми нормальным человеком. К вечеру прибежал Толька, рассказал о праздничном вечере со всеми подробностями. «Файертаг» продолжался до трех часов ночи. Стол был организован у англичан («на столах – цто хоцес было, торты всякие…»). Прислуживал «официант» – в белом кителе и в колпаке, в белых перчатках (им был новенький – Джордж). Произносили тосты, чудили, шутили, смеялись. Потом – танцы у Степана. С «Молкерая» пришли четыре гостя, и среди них – Альберт. Из приглашенных были Степан, «бабця», «орлы», а также Нина, Ольга и полька Марьяна.

Я слушала эти подробности с тяжелым чувством. Досада на наших, увы, недалеких людей, тоска от грязи их мыслей переполнили душу. Хотелось одиночества, и я наконец-то осуществила гнетущее меня со вчерашнего вечера желание – ушла из дома и долго бродила взад-вперед по дороге к лесу во тьме холодного осеннего вечера.

А вчера, в понедельник, рано утром – еще до работы – прибежал тот же Толька, принес подарок от Джона – несколько кусков от разных тортов, аккуратно уложенных в устланную белоснежными бумажными салфеточками коробку. Действительно, торты были замечательными. Кулинарное искусство англичан пришлось по вкусу всем – даже маме с Лешкой.

24 ноября Пятница

Замечательные новости, поднявшие настроение сразу на сто градусов! На Северном фронте наши войска одержали большую победу: за месяц упорных боев ими очищено от фашистов все Заполярье. По радио передали – в сражениях в основном участвовали Северный флот и морская пехота, а ведь где-то там служит Ваня… Как я надеюсь, что ты останешься живым и невредимым, мой брат, как молю Бога об этом! Поздравляю тебя, наш милый моряк, из своего рабского далека-далека пока заочно с вашей общей, славной победой и верю, не перестаю верить, что настанет наконец час, когда смогу сделать это лично.