Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Стукнула входная дверь. Вошли Степан с Генкой, вслед за ними явился Толька. И сразу исчезло очарование нашей задушевной беседы. Я стала собираться домой. Степан, «бабця» и мальчишки уговаривали остаться, говорили, что уже скоро соберутся на танцульки англичане, придут Нина, Ольга, Вацлав. Но, сказала я себе, надо же и совесть иметь. К тому же и вид мой отнюдь не соответствовал воскресной вечеринке.

Джон проводил до железнодорожного переезда, сказал полувопросительно-полуутвердительно с грустными нотками в голосе: «Теперь, я полагаю, мне нельзя больше к вам приходить?»

– Да, Джонни, лучше не надо. По крайней мере, пока не надо. Пусть все немножко уляжется.

– Но тогда ты обязательно приходи к Степану. В следующее воскресенье – Сочельник, начинаются Рождественские праздники. Я думаю, в эти дни вас не погонят на окопы. А если даже погонят – домой сразу не отправляйся, а зайди опять сюда. Как сегодня.

– Пожалуй, нет, Джонни. В таком-то виде? В Сочельник? Мне и сейчас страшно неловко перед тобой, перед Степаном.

– Ах, при чем тут вид? – Он сердито встряхнул мою руку. – Разве в этом дело? Придет время, и у тебя будет совсем другой вид. У нас у всех будет другой вид. Но главное останется, оно всегда будет с нами. Это… Это наше доброе отношение друг к другу. Ты согласна со мной?

Мы стояли совсем близко. Дыхание Джона обдавало мою щеку. Мне вновь показалось, что сейчас он наконец-то решится – обнимет меня. Но увы, этого опять не произошло.

– Конечно, Джонни. Я очень надеюсь и верю, что наши добрые отношения и дружба сохранятся, даже когда мы разъедемся – ты в свою Англию, я – в Россию.

– В Англию… В Россию… – Он серьезно смотрел на меня. – А зачем, не понимаю, мы вообще должны разъезжаться? – Но тут же круто переменил разговор, произнес шутливо: – Ну, значит, договорились. Я буду ждать тебя в следующее воскресенье, и учти: не захочешь прийти сама – снова вызову!

– Вызовешь? Интересно… Каким образом?

– А вот таким… Сегодня ты, например, и не думала прийти сюда – верно? А я встал утром и сказал себе три раза: «Сегодня я должен ее увидеть. Сегодня я должен ее увидеть. Сегодня я должен ее увидеть». И вот ты – здесь. Здорово, правда?

– Здорово. А что ты еще можешь? Ну-ка, угадай, маг-волшебник, когда окончится война?

Джон, дурачась, прикрыл глаза рукой, слегка раскачиваясь на носках, принялся бормотать себе под нос. «Так. Война закончится… Война закончится весной следующего года… Мог бы, конечно, назвать и число, но тогда ты и в самом деле решишь, что я колдун».

– И все-то ты врешь! – огорчилась я. – Плохой из тебя пророк получается. Не может быть, чтобы еще так долго продолжалась война. Джон, неужели ты действительно полагаешь, что конец еще не скоро?

– Нет, конечно. Не расстраивайся. Я пошутил.

Джон все еще не выпускал мою руку из своей. «До скорого свидания, дарлинг. А чтобы ты не сомневалась, что я все-таки немножко волшебник, знай, что дома тебя ожидает известие. Правда, точно не могу сказать – приятное для тебя или неприятное, – но ожидает».

– Ладно, ладно, маг-волшебник. До свиданья.

Метель усилилась. Ветер налетал бешеными порывами. Новоявленный пророк не позволил мне снять его носки и шарф, и я бежала, ощущая приятное тепло в ногах, на шее и… в сердце. Дома, на своей подушке, я обнаружила письмо от Джона с настоятельной просьбой встретиться сегодня. Оказывается, его принес Толька, когда я сидела там, у Степана.

24 декабря Воскресенье Сочельник

Будь проклята эта война! Будь трижды проклято ее отвратительное, кровожадное обличье! Мало того что она, словно опытный косарь на лугу, косит рядами, как траву, людей там, на фронтах, – она безжалостно добивает их, уже опаленных ее смертоносным дыханием, и здесь, вроде бы вдали от бомб, снарядов и пуль.

Умер Михаил от Бангера. Не дождался, не смог дождаться своих. А как он ждал! Господи, как он ждал! Ведь еще совсем недавно, сидя вот за этим столом, говорил с надеждой в голосе: «Я верю, что еще поживу. Мне бы только попасть в Россию, увидеть бы только свой дом, близких…» Он страшно боялся, что Бангер отправит его, медленно сжираемого непонятной болезнью, в лечебницу для «восточников», откуда бы он, конечно, уже не вышел, поэтому изнурял себя на работе, старался не отставать от здоровых, чтобы всемогущий хозяин не смог ни к чему придраться. И смерть-то к нему пришла во время работы – при молотьбе стал оттаскивать от машины мешок с зерном, и в это время хлынула горлом кровь…

Хозяйка поместья (самого Бангера не оказалось в тот момент дома) вызвала по телефону деревенского лекаря, но старый «Коси-коси сено» уже ничем не смог помочь Михаилу. «Не надо тревожить этого несчастного, ему осталось совсем немного времени», – угрюмо сказал он хозяйке в ответ на ее брезгливое указание немедленно увезти больного «восточника» из усадьбы.