Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Уже январское солнце заглянуло из-за городских крыш в окна, когда мы вышли наконец из своей спальни. Теперь Шмидт, безусловно, уехал, и нам нечего опасаться. Из-за подола старой фрау Эльзы с любопытством выглядывал маленький, трех-четырехлетний белоголовый мальчуган с яркими синими глазами. Все на «Э»…

Вынув из кармана пальто свою губную гармошку-однорядку, я протянула ее малышу. «Это – тебе. Извини, ничего лучшего у меня нет».

– О-о, что вы?! Зачем? Эрих, мальчик, скажи скорей доброй фрейляйн «спасибо». Мундмоника![61] Это такая сейчас редкость… – Обе фрау смотрели на нас с тайной надеждой. – Ну как? Вы не хотите остаться здесь?

– Нет. Извините, нам надо идти. Наши родственники… Они ждут нас. Спасибо вам за все.

Фрау Эмма проводила нас до входной двери. Она выглядела унылой. Ведь рушились ее надежды остаться ждать прихода «страшных красных» в своей теплой, уютной квартире в компании с русскими эмигрантами, которые, несомненно, помогли бы им в трудную минуту.

Спускаясь по узкой лестнице, я поймала холодную, словно неживую, руку немки: «Фрау Эмма, пожалуйста, не сердитесь на нас… Вчера мы обманули вас. Мы не эмигранты, а обыкновенные русские из Советского Союза. Если точнее – из Ленинграда. Вернее, до вчерашней ночи были „остарбайтерами“. Хозяин имения, где мы работали, хотел, чтобы мы следовали за ним на Запад, навстречу англо-американцам, но мы сбежали от него. Вы помогли нам скрыться, за это мы очень благодарны вам… Хочу дать вам совет, фрау Эмма, не бойтесь „красных“. Уверяю вас, они не сделают ничего плохого ни вам, ни вашему малышке, ни старой фрау Эльзе. Все эти разговоры о жестокости русских – злая пропаганда. Верьте нам, они не сделают никому из вас ничего плохого».

Не оглядываясь, мы быстро миновали улицу, осторожно заглянули за крайний дом, где вчера оставался наш тракторно-конный обоз. Там никого и ничего уже не было. По-прежнему по дороге тянулся нескончаемый людской поток. Плакали дети, ржали лошади, лаяли собаки. Вздохнув с облегчением, мы радостно, но и не без тайной тревоги посмотрели друг на друга. Итак, свобода? Что она теперь принесет нам? Сумеем ли мы на этот раз воспользоваться ею? Мама широко осенила себя крестом. Потом перекрестила меня. Потом – дорогу на Восток. «Ну, пошли, что ли… С Богом!..»

И мы отправились – наперекор общему людскому потоку – на Восток. Наверное, странное это все-таки было зрелище: движущаяся в одном направлении мощная человеческая лавина, и две женские фигуры, упрямо шагающие по обочине дороги в обратную сторону. Не скрою, нам было страшно – вдруг остановят, вдруг кого-то заинтересует наш необычный маршрут? Нас и правда несколько раз останавливали наиболее любопытные встречные. Одним из них оказался уже немолодой, суровый на вид немецкий офицер, сопровождавший колонну каких-то ужасно истощенных, оборванных людей. Вопрос задавался один – «Почему идете в обратном направлении?». Я вначале с дрожью в голосе, а затем довольно бойко (попривыкла!) повторяла уже известную здесь легенду о сдохшей лошади, сломанной телеге и дальних родственниках, – и любопытные, – уж не знаю, верили они или не верили, – отставали…

О-о… Кажется, скрипит замок в дверях. Кажется, все же наступил для нас желанный, так долгожданный «миттагессен»![62] Уже стремительно выстроилась очередь возле входа. Звучат возбужденные голоса. Звенят в дрожащих от нетерпения руках кружки, банки, черепки. Ура! «Миттагессен» прибыл. Заканчиваю временно свою писанину и я. Если будет настроение – после обеда продолжу. А сейчас – туда, – в очередь, где уже толпятся рядом с оставившими на время свою невозмутимость «прынцами» и машут мне нетерпеливо руками мама, пан Тадеуш, Надька. «Миттагессен» прибыл! Ура!

12 февраля Понедельник

Вчера не сумела продолжить свои записи. После «обеда», когда почти мгновенно был съеден весь хлеб и выпита большая часть противно-тепловатой воды, у нас воцарилось настоящее веселье. Мертвецов – теперь их уже было четверо, – слава Богу, убрали, и настроение заметно у всех повысилось. Вновь запели на помосте беспечные итальянцы. Англичане возобновили игру в свой излюбленный покер, а бельгийцы снова повели с французами обстоятельную беседу о политике, на этот раз принялись обсуждать животрепещущий вопрос: неужели Сталин отдаст во владение хитрым и коварным англо-американцам средоточие всего нацистского зла – Берлин, и какую контрибуцию выплатит поверженная Германия, и выплатит ли ее вообще, тем странам – своим бывшим союзницам, которые были с ней в одном блоке, а теперь находятся в состоянии войны.

Потом с помоста спустился к нам несколько смущенный главный итальянский «тенор» Петруччио – невысокий, черноволосый и черноглазый паренек, – предложил: «А давайте споем что-нибудь вместе. Ну, хотя бы вашу русскую „Катюшу“». И первый завел красивым, чистым, как отмытый хрусталь, голосом, смешно коверкая слова:

…Расцвьетали яблоньи и грюши…