Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Франц с двумя солдатами тотчас исчезли и минут через двадцать притащили откуда-то корзину картофеля, банки с маринованными огурцами, патиссонами и помидорами, а также порядочный шмат шпика. Мы с мамой захлопотали у плиты, и уже вскоре в огромной сковороде аппетитно зашкворчала в растопленном сале картошка, вкусно запахло свежезаваренным кофе.

Немцы расположились в передних комнатах, а мы с мамой, плотно поев, улеглись тут же, в кухне, на мягких топчанах, что были расставлены вдоль стен.

Удивительно – ведь никто из них не задал нам больше ни одного вопроса, касающегося «дяди», никто и не поинтересовался, – куда мы идем, на что надеемся? Проявили ли столь несвойственную нацистам деликатность, или просто сейчас им, пребывающим в состоянии безысходности, нет до нас никакого дела?.. Обо всем этом я думала, лежа с открытыми глазами возле теплой плиты. А еще думала о последних словах фрау Гельб, что были произнесены ею буквально вчера, на привале:

«В Евангелии сказано: настанет время, когда все твари будут иметь жилища, а человек потеряет все, в том числе даже свой дом. Теперь это время настало – лисы имеют норы, птицы небесные – гнезда, а нам, людям, негде преклонить свои головы… Это Господь Бог наказал человечество за все совершенные им прегрешения».

Господи Боже мой, – сквозь подступающий сон думаю я, – как долго ты еще будешь наказывать бедных людей. И за что? Сейчас ты милостив к нам двоим – мы сыты, лежим в тепле. Но это – чужое, не принадлежащее нам жилище. Мы на чужой земле, и люди, что рядом с нами, тоже чужие, равнодушные – враги нам, нашей стране. Смилуйся же над нами, Господи. Помоги всем страждущим. Пощади невинных – ведь их большинство, – а виноватых за все людские беды накажи жестоко и беспощадно. Сделай так, и, пожалуйста, как можно скорее, чтобы окончилась наконец эта ужасная, страшная война…

Утром мы не слышали, когда уехали наши кратковременные попутчики, а проснулись от сердитого польского говора. В дверях стояли мужчина, лет сорока, в рабочей робе, и примерно такого же возраста неопрятного вида женщина, как впоследствии выяснилось – муж и жена – фольксдейтчи. Они были оставлены своими хозяевами для охраны поместья (как наши Сима с Нинкой и Линда) и теперь, обнаружив сломанный замок на хранилище и взломанные двери, обвинили нас в самоуправстве, категорически потребовали немедленно возместить ущерб и оставить усадьбу.

– В чем дело, панове? – гордо и сухо сказала я, поднимаясь с топчана. – Во-первых, мы ничего не ломали. Это сделали немецкие солдаты, которые ночью подвезли нас сюда. Во-вторых, мы – русские, и идти ли нам дальше или остаться здесь – пока не решили. А в-третьих… В-третьих, панове, вам не следует так вести себя, не следует кричать на нас. Это может дорого обойтись вам…

Ах, как они, эти два хамелеона – пани Ядвига и пан Иезеф – сразу заюлили, заулыбались, узнав, что мы – русские. И как же я – уже очень скоро – жестоко поплатилась за свое неумное бахвальство! Беспрерывно извиняясь и подобострастничая, супруги рассказали, что в деревне, кроме их двоих, оставлены еще восемь человек и среди них – местный полицейский. Все они с часу на час ждут повторного приказа на эвакуацию, но если русские пани и паненка пожелают здесь остаться – пожалуйста, они не вымолвят никому ни слова. Наоборот, охотно помогут – покажут, где лучше спрятаться… Так что пусть гнетике[63] русские пани не сомневаются. Они оба – истинные польские патриоты, на них можно положиться.

Ну, раз так… Если предавшие единожды свою «Польску» фольксдейтчи вновь почувствовали себя патриотами… Словом, мы решили перед уходом позавтракать. А меньше чем через час к дому неслышно подкатили на велосипедах полицейский и жандарм с железной бляхой на груди.

– Вот они! – злорадно выкрикнула пани Ядвига, пропуская обоих сыщиков в кухню, где мы успели уже комфортно усесться за столом, и указывая на нас грязным пальцем. – Эти двое – русские, и они намерены ждать здесь своих жолнажей, свое русское воинство. Сами сказали нам об этом… Вот они!

Словом, уже через каких-то полчаса мы понуро шагали в толпе арестованных вдоль деревни по направлению к городу Битову, из которого только вчера утром с такими светлыми надеждами вышли в путь. Оказывается, перед рассветом фельджандармерия устроила в деревне облаву, в ходе которой было выловлено около 20 укрывшихся от эвакуации «злоумышленников». Из них человек пять – местные жители, остальные – отставшие в разное время от своих «хозяев» различные «арбайтеры», иными словами – «беглые».

Среди нарушителей были люди разных национальностей. Впереди вышагивали в мрачном молчании два рослых англичанина в полуцивильной одежде. За ними – несколько «восточников», потом чехи, поляки, итальянцы. Шествие замыкали мы двое… Колонна двигалась быстро – шедшие по бокам два конвоира покрикивали, торопились засветло добраться до места. У мамы была стерта нога, она отставала. Я тихонько просила шедшего впереди нас поляка: «Пан, поведь англикам, чтобы не так швидко»[64].