Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Нет необходимости, – хмуро отозвался один из полицейских и цепко уставился на меня: – Вы фольксдейтч?

– Да, – соврала я.

– Откуда прибыли в этот город?

– Из… из Мариенвердера. – По враз оживившимся физиономиям сыщиков я сразу поняла, что попалась. Действительно, «адиотка»! Дура дремучая! Не могла сказать, что местная, что являюсь жительницей Битова… Теперь они вцепятся мертвой хваткой, вытряхнут из меня все, что им нужно.

– Из Мариенвердера? Но… но тот поток беженцев уже давно проследовал через город. Ты, вероятно, ехала со своими хозяевами. Почему же осталась здесь?

Нет, не бывать мне, видимо, никогда умелым конспиратором! С ужасом я вдруг услышала, что снова плету старую легенду о сдохшей лошади и поломанной телеге… Понимаете, господа полицейские, из-за этого несчастья мои хозяева вынуждены были погрузить свои пожитки на подводу, принадлежавшую их родственникам, а меня… а мне они посоветовали временно устроиться на работу где-нибудь в этом городе… Правда, здесь, на благотворительной кухне, я всего лишь несколько дней, а до этого обслуживала больных старцев в одной из богаделен… Господа полицейские при желании могут справиться обо мне в городском Красном Кресте у швестер Хени…

– Ладно, хватит сочинять небылицы, – брезгливо остановил меня молчавший до этой поры второй полицейский. – Ты одна здесь или есть еще такие «рабочие»?

– Одна. Нет – с мамой… с моей мамой, – быстро поправилась я, заметив совершенно некстати появившуюся на пороге кухни, несколько растерянную маму. – Почему вы мне не верите, господа полицейские? Мы обе – польки, польки – фольксдейтчи! – громко, специально для мамы, добавила я, чтобы она не вздумала вступить по привычке в диалог с полицейскими на своем немыслимом русско-немецком жаргоне.

– Совсем завралась! – с каким-то непонятным удовлетворением сообщил первый сыщик второму. – Их, этих «фольксдейтчей», тут, вероятно, целая банда скрывается… Вот что! – Он снова хмуро уставился на меня. – Вот что! Запомни сама и передай остальным своим приятелям – или кем они там тебе доводятся, – чтобы через час… нет, – чтобы через полчаса – духу вашего здесь не было! Иначе пеняйте на себя. Мы просто выполним приказ – вы будете все до одного расстреляны на месте! Итак, тебе все понятно?

– Яволь! – четко, с готовностью ответила я. – Меньше чем через час, как только соберем свои вещи, нас здесь больше не будет. Яволь, господа полицейские. Нам все понятно.

Минут через сорок всей нашей «банды» действительно уже не оказалось «на месте». Собрав свои тощие узелки (у Надежды вещей оказалось больше всех – целый тюк; по-моему, при расставании со своим нелюбимым «квонтингентом» она прихватила изрядную толику из старушечьих баулов), мы поочередно, благо уже наступила темнота, перебрались в свое тайное убежище. И сразу, едва оказались под спасительным кровом (ах, будет ли этот кров действительно спасительным для нас?), а явившийся последним пан Тадеуш тщательно, как смог, замаскировал за собой наружный вход (за последние дни он усовершенствовал служившие дверью носилки: приколотил к ним разные обрезки досок, фанеры, прицепил обрывки картонных коробок, чтобы создалось впечатление груды хлама), – так вот, сразу после этого благодатное чувство покоя овладело всеми. Теперь уже все сомнения позади – выбор сделан, и обратного пути нет. Так думала я, так, вероятно, думал каждый из нас. Теперь уже не надо мучительно размышлять, правильно ли поступаем, отказавшись от настоятельных просьб швестер Ани – перебраться всем вместе в ее просторную квартиру (я забыла здесь записать, что дня два назад Ани опять приходила ко мне – снова усиленно приглашала переселиться к ним). Единственно, что немного омрачает, – это полное отсутствие какой-либо еды. В суматохе сборов мы забыли, вернее, просто не подумали, захватить из кухни хотя бы немного лапши. Ну да ладно. Надеюсь, что никто из нас от голода не умрет, тем более что орудийные раскаты слышатся все ближе и ближе, все громче и громче…

Теперь уже все улеглись, – слава Богу, что соломенных циновок хватает с избытком, – я тоже заканчиваю свои записи. Сейчас задую коптилку, – электрическая лампочка в нашем отсеке есть, но из опасения быть обнаруженными, – мало ли, какая световая полоска просочится сквозь невидимую глазу щель, – мы решили не рисковать, а хозяйственный пан Тадеуш раздобыл где-то и загодя приволок в тайник небольшую флягу с керосином, – итак, сейчас задую коптилку, но совсем, совсем не уверена – сумею ли скоро заснуть. Так много опять в сердце тревоги и еще какого-то неопределенного чувства, в котором слились воедино и радость, и безнадежность, и восторг, и слабая уверенность, и еще противный, липкий страх… Неужели, неужели, неужели жандармская проверка не минует нас и жить нам осталось лишь считаные часы? Ну ладно. Хватит об этом. Надеюсь, как Анджей и Хуберт, что всемилостивейший и мудрый Господь Бог и добрейшая Матка Бозка и впредь не оставят нас своими милостями.

Всё! Задуваю коптилку.

7 марта 3 часа пополудни