Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– У меня к тебе большая просьба, Зина, – сказала я перед уходом. – Днем сюда должны прийти двое мужчин в гражданской одежде. Если они спросят меня, скажи, что я уехала домой. Вчера вечером. Скажи, что мне удалось сесть в поезд и я уже далеко…

Лагерь я нашла сразу – Зинаида подробно описала дорогу – и еще издалека увидела стоявшую возле шлагбаума маму. Заметив меня, она замахала руками и принялась что-то горячо объяснять стоявшему на посту часовому. Конечно, опять толкует про дочку. И еще – про Россию. Действительно, успела уже, наверное, всем тут уши прожужжать… Ну, так и есть – во взгляде постового мне ясно видится насмешливая укоризненность. Как же – «дочка» явилась! Вынудили-таки притопать, голубушку!

Пока мы шли до барака, мама рассказывала: в лагере народу – по меньшей мере тыща. И почти все – бывшие «восточники». Пока дойдет моя очередь до допроса – пройдет столько времени! Ей самой как-то повезло – вызвали на третий день. Правда, они с Зинкой почти все время торчали возле комендатуры. Теперь надо постараться, чтобы и меня пропихнуть побыстрее. Она тут знает одного начальника, вот ужо попросит его…

– Не надо никого ни о чем просить! – сердито сказала я маме. – Когда сочтут нужным – тогда и вызовут. И пожалуйста, не суйся ты к каждому со своей «дочкой», не делай из меня посмешище. И так уже все смотрят как на дурочку. Просто людей стыдно.

Мама, конечно же, сразу разобиделась, напустила на себя, как только она одна умеет, высокомерно-неприступный вид. А мне и так тошно. Все время мучает, не дает покоя одна мысль. Ведь Зинаида сказала, что допрашивающих особенно интересует вопрос о связи с полицией и с гестапо. С гестапо у меня, естественно, ничего общего не было и быть не могло. А вот с местной грозз-кребсовской полицией…

Должна ли я сказать, что несколько раз присутствовала при допросах в полицейском участке в качестве долметчерин – переводчицы? Сколько раз меня туда вызывали? Кажется, три… нет, – четыре. Первый раз это было в усадьбе у Бангера, когда Бовкун обвинил в краже хозяйских сапог поляка Яна. Второй раз – в полицейском участке при допрашивании беглецов Николая, Ивана и Сергея… Третий – опять там же – при выяснении пропажи часов у поляков. И четвертый… а четвертый – в усадьбе молодой фрау Кристоффер, при допросе «восточницы» – роженицы по поводу смерти недоношенного новорожденного младенца… Боже мой, сколько же за моими плечами грехов, если можно считать грехами вызовы меня деревенским вахмайстером в качестве долметчерин! Следует ли назвать это «связью с полицией»? Сочтут ли те, кто будет меня допрашивать, это преступлением? И если сочтут – что тогда?

Нет, я, пожалуй, ничего не скажу им. Просто умолчу – и все. Не заставят же меня говорить насильно, не станут же, в самом деле, тянуть за язык? Значит, решено – о «связи с полицией» я – ни гугу… А об остальном – пожалуйста, – выложу все, как «на духу», как «на исповеди».

…Кажется, вернулась с допроса Руфина – возле двери слышится ее взволнованный голос, а также сбивчивые возгласы Полины и Катерины (я пишу на своем «верхнеярусном» ложе). Ничего себе, сколько они ее там продержали! Ведь ушла еще утром, а сейчас уже около трех часов пополудни.

25 марта

Меня вызвали на допрос сегодня ночью (вернее, прошедшей ночью). Вчера, не в силах находиться в бездействии в душных лагерных стенах, я тоже почти весь день проторчала в толпе репатриантов возле серого здания комендатуры. Конечно же, как и все остальные, переживала, волновалась. Во-первых, очень хотелось, чтобы побыстрей завершилась эта неприятная допросная неизбежность. Во-вторых, все больше и больше устрашало само слово – «допрос». Или мы действительно преступники? К тому же уж очень много разных, порой противоречивых слухов ходит в лагере об этом сером здании.

После обеда, когда мы возвращались из столовой, мама увидела шагающего впереди знакомого ей офицера, который «снимал допрос» с нее, побежала следом, заискивающе заговорила с ним:

– Товарищ начальник… Товарищ начальник, вот тут – моя дочка… Она пришла. Помните, я вам о ней говорила? Пожалуйста, вызовите ее на допрос побыстрее. Не задерживайте здесь нас долго, прошу вас. Пожалуйста…

Высокий, сухопарый, похожий на Дон Кихота офицер нехотя остановился, с недовольной гримасой выслушал маму, искоса взглянул на меня, неловко ожидающую в сторонке, ответил сухо:

– Вызовем, когда это потребуется. И… и не беспокойте по пустякам занятых людей.

Он еще раз окинул меня взглядом, цепким, пронизывающим. Мне почудилось в нем презрение. Ну что же! Проглотим и такую пилюлю. Собственно, этого и надо было ожидать. Как я злилась в тот момент на маму! Мне казалось, что своими бесконечными приставаниями к этим «занятым людям» она еще больше унижает меня, и без того униженную. Но теперь думаю – а может, именно эта ее «надоедливость» и явилась результатом того, что моя фамилия тоже оказалась в ближних списках.

Я долго не могла заснуть, поэтому сразу услышала сквозь полудрему произнесенную от порога барака свою фамилию.