Искатель, 2017 №8

— Марионеткой чужого разума? Чужого человеческого, а не вселенского разума?

— Точно! — Отцу нравился разговор с сыном на равных, хотя такие разговоры удавались редко.

Чтобы закрепить приятные впечатления, он плеснул себе еще вина.

— Я, конечно, атеист, — продолжил он между глотками, — но это не мешает мне спокойно относиться к мысли, что Господь существует, и даже иногда обращаться к нему. Тебе все это пока трудно понять. Это как с обувью.

Тед пошевелил пальцами в становящихся несколько тесными кроссовках и вопросительно посмотрел на отца.

— Пока ты ребенок, удобство обуви по размеру тебе почти незнакомо, — охотно разъяснил тот. — Она либо велика, либо жмет. Так и с видением мира, которое передается тебе взрослыми: или мир не вмещается в их пояснения, или же ты теряешься, тонешь в них.

— Пап, но разум, в целом… это благо?

— Разум — наше счастье и наше проклятье.

— Почему вдруг — проклятье?

— А потому что нам дано осознавать вещи, которые делают нас несчастными. Например? Осознавать свое ничтожество. Тяжело переживать потери и неудачи. Смеяться над потерями других. Да-да, не удивляйся — потерям других радуются несчастные люди. Только несчастья своего они не осознают.

— А есть по-настоящему мудрые люди?

— Нет. Даже те, кого причисляют к мудрецам, своим образом жизни опровергают это. Настоящая мудрость — вернуться к нашему первобытному состоянию. Без кострищ. Без земли, истерзанной пашнями и рудниками. Это было бы мудростью, но сам человек на это не способен.

— То есть мудрость — это бегать по лесам голодными и голышом?

— Ага, — отец довольно осклабился, представив себя рыскающим по горам и долам в чем мать родила. — И увидишь, все к этому и вернется. Сам человек глуп, но природа его мудра. И она найдет способ вернуть его на путь, с которого он когда-то сбился. То, что быт убивает любовь — как он убил нашу с мамой любовь, — прямой указатель на то, что человек по своей природе не предназначен для быта. Он — романтик: его место на просторах, а не в бетонных коробках, требующих от человека невозможного напряжения сил. С бытом человек совладать не может.

— Что-то я совсем запутался, папа. Ты же последние годы только и твердишь о том, что нас ждет катастрофа. «Сидят целыми днями, уткнувшись в экран и полагая, что кто-то должен что-то там делать вместо них — собирать им компьютеры, строить электростанции, прокладывать кабельные линии, разливать колу и жарить чипсы. И таких «умников» все больше и больше. Все это кончится крахом — помяни мое слово». Ну? Ты говорил? И что? Разве бегать по лесам голодными и голышом — не катастрофа?

— Я с этим уже смирился. Я этого не хочу, но если к этому идет… Приму как должное. Катастрофой это будет для человека. Для Земли же, а в перспективе и для всей Вселенной — благом.

— Слов нет!

— Слов нет, согласен. Но, слава богу, есть у нас крепкие выражения.

6

— Как же мне от тебя откупиться, бестия? — воскликнул Тед и медленно присел, украдкой шаря пальцами по земле в поисках камня. — Оставишь ты меня в покое или нет?

Куница заметила движение руки. Она отбежала на несколько ярдов, но продолжила настойчиво тявкать и возбужденно подергивать головой, словно звала Теда за собой.

И Тед сдался. Он послушно поплелся за этим странным зверьком. Куница ринулась сквозь валежник, беспрерывно оглядываясь, будто опасаясь, что Тед передумает и повернет обратно. Через две минуты они остановились. Тед огляделся. Он отлично знал это место — хорошо приметный, изъеденный лишайником валун, выпирающий из-под земли грозящим небу пальцем. Место это было совсем рядом с лагерем — каких-нибудь ярдов сто пятьдесят, не больше. Вокруг валялись камни разных размеров и форм — осколки собратьев базальтового перста, превратившихся в обрубки.

Куница вскочила на один из этих осколков — крупный, плоский камень — и заскребла передними лапками по его поверхности. После чего бросила на Теда призывный взгляд и вновь заскребла по камню.

— Мне копать? — осведомился Тед, приближаясь к камню.

Куница соскочила с камня, но ответом его не удостоила, а принялась напряженно втягивать в себя воздух — ее насторожил какой-то улавливаемый только ею запах.

— Мне копать? — почти истерическим голосом крикнул Тед.

— Копай… — отозвалась куница.

Тед отодвинул камень и опустился на колени. Земля под камнем была свежевырытой. Он принялся выгребать ее руками, отбрасывая полные пригоршни сухой глины. Его пальцы вскоре нащупали что-то мягкое и упругое, однако глазам предстало лишь чернильное пятно, скрывавшее находку от взора.

— Я ничего не вижу… Ничего не вижу… — застонал Тед.

— Тогда просыпайся, — вновь отозвался женский голос, и Тед узнал его.

Он открыл глаза. Из дыры в полу уже врывался утренний свет. В изножье кровати застыл силуэт Линты. Он никогда не мог уловить момент, когда она выскальзывала из его объятий и одевалась, чтобы дожидаться его пробуждения — вот так, словно верный часовой у ложа почивающего в удовольствие сановника.

— Кошмар приснился? — Линта подала ему брюки и рубашку.

— Хуже… А тебе кошмары снятся?

— Я не вижу снов.

— Счастливая… — с завистью буркнул Тед.