Искатель, 2018 №9

— …и воры — два сапога пара. Обычно мы живем с полицией по пословице, чтобы и овны целы, и волки сыты. Мы, правильные воры, их знаем, они — нас. Сыщик меня ловит — я откупаюсь, он меня отпускает, если сможет. Коль невозможно, я не в обиде — придется и большему начальнику вмазкой угодить, следственно. Вот и все. В той полицейской паутине шмель проскочит, а муха увязнет. Голодный мужик калач украдет — и на каторге окажется непременно, я купца ограблю — и пойду рядом с ним, мужиком, одной цепью скованный — вот только не в том случае, если попадусь, а если попадусь и в эфтом случае дураком буду.

— Ух ты!

— Вишь, Ванька, тебе бы учиться еще и учиться… Но вчера и позавчера потешил я свою воровскую гордость, а полицейских унизил. Вот они теперь землю роют, ищут, кто царский дворец обокрал, чтобы, пока до Петербурга, до государыни и до ее господ-сенаторов злая весть дойдет, нас поймать и молодцами отчитаться. Сыщики о нас не знают и сейчас шерстят воров, которые у них доносителями тайными служат…

— А что — и такие подлые воры есть? — ахнул Ванька.

— Мы полицейским платим, а они нам, — отмахнулся Камчатка. — Только они не деньгами и не награбленным, а свободой. Поймают кого на горячем и держат на крючке: доноси, мол, а не то — в кнуты и на каторгу… Бывает. Есть и такие воры, что вертятся юлой: и нашим, и вашим… Про нас в Сыскном приказе не знают пока, но узнают обязательно. Либо из вас кто проболтается, либо будут трясти все малины подряд, и если вас тут не застанут, то выбьют ведомость из Стешки. Еще барыгами займутся…

— Барыгами? — удивился Тишка.

— А ты думал? Барыги сыщикам и полиции тоже дань платят. Но я вас, мальцы-огольцы, и тебя, друг мой старый Гнус, выручу, пожалуй. Мы московским барыгам ничего из взятого не сдадим, а увезу я все с собою в место безопасное и там припрячу, пока пыль не осядет, а вам отдам деньгами — не в полную цену, конечно, а сколько бы барыга дал. А как уеду с купленным паспортом, денька этак через три-четыре, пустит Гнус слушок, что моя-де работа. Я человек известный, кинутся меня на Москве ловить, а вширь сеть на вас, мелкоту, забрасывать не станут. Так и отсидитесь. И еще, чтобы не забыть. Многие добрые воры на том ловились, что ворованное на себя натягивали. Я вас от соблазна уберегу — все тряпки заберу, а в другом городе они безопасны.

— Ну, Златоустты наш воровской, лихо ты все нам разукрасил: и себя, вишь, не забыл, и нас, дураков, облагодетельствовал, — не глядя на Камчатку, процедил Гнус. — Но не понял я, вор темный, неграмотный, почему ты против Ванькиной задумки.

По-прежнему, несмотря на тесное, вповалку, спанье на Стехиных матрацах, щеголеватый и чистенький Камчатка ответил не сразу. Встал, сцепил руки за спиною, прошелся до двери, вернулся к столу. Заговорил, посматривая почему-то на Тишку:

— Я сказал же: не люблю, когда лезут на арапа. А главное, как я понимаю, иное: я вор правильный, выученный много лет тому назад, и я вор московский. Здесь народу тьма-тьмущая и можно спрятаться, и мы здесь так и живем: хапнем — и в берлогу. А Ванька, что в ремесле без году неделя, хочет разбивать двор своего бывшего хозяина, как Стенька Разин с донскими казаками персидские струги разбивал. Ванька хочет о себе напрямую и ухарски заявить, а я привык прятаться и следы за собой заметать. Не согласен я с вами, но и мешать не буду. А вы подите хоть и к черту!

Ванька вскочил и полез к наставнику обниматься:

— И не иди, дядя Петр! Собирайся в дорогу, пакуй рухлядь. Мы же и сами справимся. Я сейчас расскажу, чего скумекал, а ты, глядишь, и поправишь в чем.

Счастливая ночь Ваньки Осипова,

или Рождение вора Каина

Камчатка разбивать Филатьева таки отказался. Поскольку Ваньке мнилось, что нельзя нарушать счастливое для него число четыре, четвертым Гнус привел знакомого вора, известного и всезнающему Камчатке. Был это Плачинда, скомороший сын, из тех москвичей, кои говорят быстро, плюют далече и от коих еще подальше лучше держаться доброму человеку.

Поскольку, проникнув в дом Филатьева, Ванька соблюдать тишину и прятаться отнюдь не собирался, подумывал он, не позволить ли ребятам перед делом тяпнуть водочки для храбрости и куража. Однако не решился: дворовые собаки, и первый черный Полкан, вожак стаи, пьяных не жаловали, исключение делая только для хозяина, а вот подвыпивших приказчиков вечно хватали за икры.

Луна то выглядывала из-за легких облаков, то вновь светилась всей своей ущербной серебряной монетой. Собачий лай из-за заборов, далекие стуки колотушек и протяжные крики сторожей Ваньку уже не пугали. Перед началом Зачатьевской улицы он вывел шайку в переулок и повел ее дальше берегом Яузы. Вот и памятный пустырь. Мысль о том, что где-то здесь под ногами гнил убитый Филатьевым солдат, неглубоко закопанный и бабами не оплаканный, прибавила Ваньке злости.

— Мешок с костями мне, — шумнул. — Разбирайте.