Исход

Итак, решив продвигаться быстрее и не разбивать палатку, мы на другой же день обнаружили, что оказались дальше от острова, чем были вчера. Всё-таки наступившее лето ощущалось даже в наших широтах: лёд под нами постоянно подтаивал, снег стал удручающе рыхлым и липким, сверху нас поливал дождичек, а полыньи образовывались и разводились прямо на глазах. Лёд как будто проснулся или ожил и пришёл в движение. Нам всегда было досадно, что мы перемещаемся так медленно, но после того, как мы увидели остров, каждая задержка в пути, будь то липкий снег, майны или отливное течение, стали видеться нам проделками злых сил. И это особенно пугало и злило. Команда тоже как будто проснулась и обнаружила, что тюленей, чаек, нырков и глупышей стало заметно больше. После того, как штурман сказал, что трескать скоро будет нечего, мы начали трескать свежее тюленье мясо и о голоде вовсе забыли. Но, однако, от вожделенного острова нас относило всё дальше. Палатку пришлось достать, но, к счастью, это не вызвало ни в ком уныния. Все, напротив, подбадривали друг друга разговорами о твёрдой почве и о том, что первым же нашим делом на острове станет баня. В самом деле, на физиономии наши просто не было сил смотреть – все были похожи на какие-то немытые горшки. А наша одежда – это просто тюфяки из ночлежек – просоленные и напичканные “бекасами”. Баня и стирка были главной нашей мечтой в то время. Штурман тогда говорил, что если бросить наши рубашки на лёд, они расползутся в разные стороны. Хотела бы я посмотреть на это ужасное зрелище, тем более, не сомневаюсь, что именно так оно и было бы.

Но все тогдашние неудобства и недовольства оказались сущими пустяками по сравнению с тем, что ждало впереди. Мало того, что мы продолжали топтаться на месте – дул S, а течением нас относило от острова, Михайлов и Кротов – два самых беспомощных человека в нашей компании – умудрились, переправляясь через полынью, в который уже раз перевернуться. Их, конечно, сразу вытащили, но вещи… Хуже всего было то, что в результате купания утонула винтовка.

Узнавший о происшествии штурман вышел из себя, так что я думала, он отправит бедных Михайлова и Кротова следом за утонувшей винтовкой. Мы ещё раз прослушали, что все мы – разгильдяи, лодыри, тупые мулы, и что наши “бекасы” гораздо сообразительнее и проворнее нас самих, потому что “бекасы” ни за что не утопили бы оружие, при помощи которого добывают себе пищу. Потом, воздев руки к небу, штурман вопрошал, кто надоумил нас отправиться в Арктику, какой злой гений внушил нам эту нелепую мысль. Оказалось, что, по наблюдениям штурмана, самое большее, на что каждый из нас может рассчитывать – это быть пастухом. Все мы – все девять пастухов – слушали штурмана молча, как будто он читал нам лекцию по философии. И если бы у нас оказались при себе тетради, мы бы наверняка записывали за ним. Каждый оставался на том месте, где застал его голос штурмана – я стояла рядом со своим возком, Раев упирался коленом в ящик с провизией, Земсков сидел на снегу… Не знаю, кто о чём думал, но я пыталась вообразить, что ждало бы меня, утопи я секстан. Уверена, что не одной мне штурман внушает благоговейный ужас, так что наверняка все думали примерно о том же.

Выпустив пар, штурман ушёл. Вернее, уйти здесь некуда, так что он просто отошёл подальше от нашего становища и скрылся за ропаками, которые в последнее время стали грязными и почему-то обвешанными водорослями. Когда он ушёл, мы, не глядя друг на друга, занялись огнём и обедом – прежде всего надо было обсушить и накормить наших купальщиков.

Но опрокинутый каяк и винтовка-утопленница были только началом наших приключений. На следующий день вернулась вдруг снежная слепота. На какое-то время мы даже забыли о ней, и вот – новый приступ. Глаза болят и слезятся, открыть их невозможно, всё вокруг расплывается, мир выглядит как размытый акварельный рисунок. Но и слепые, мы намеревались и дальше продолжать путь, пока штурман не объявил, что не желает быть слепым вождём слепых, и поход наш был остановлен. Штурман сказал, что необходимо дать глазам отдых, и велел всем заболевшим оставаться под тентом, а здоровым – отправляться на охоту. Он и на сей раз оказался прав, потому что охотники притащили тюленя, и после двухдневного вынужденного “поста” на сухарях и бульоне Скорикова мы снова ели свежую мясную похлёбку.

Но несмотря на то, что мы основательно подкрепились и дали глазам отдых, случилось худшее, что могло случиться. Не знаю, что послужило тому причиной: недавний ли приступ бешенства у штурмана, какое-то помешательство или наваждение, но после двух дней отдыха мы обнаружили утром, что Шадрин и Макаров, которых не задела в тот раз снежная слепота, забрав мешок сухарей, остававшуюся у нас винтовку с патронами, лучший бинокль, лучшие лыжи, единственные часы и вообще всё лучшее, что было у нас, исчезли. Из оружия у нас оставались дробовка и магазинка с горсткой патронов. В наших условиях это мало. Очень мало.