Исход Никпетожа

Сейчас много говорят и спорят насчет романтики. Романтика — это такая штука, главным образом в литературе, когда человек как бы отрывается от земли, совершенно, в доску, забывает о том, что происходит кругом и живет только тем, что кажется ему в его мыслях героическим и возвышенным. Некоторые говорят, что есть какая-то романтика, в буднях и в повседневной жизни, но мне пока это непонятно. Вероятно, это надо понимать так, что можно найти какую-то красоту и геройство во всем, что окружает, а не только в том, что думать про геройство и разные подвиги. Но окружает-то меня обстановка, которую никак нельзя назвать красивой, а скорей скучной и очень тяжелой. Например, по бульварам ночевать — что тут красивого? Или торчать с утра до вечера в читалке, нарочно заставляя себя запоминать и заучивать, так что к вечеру делаешься словно деревянный — тоже красоты мало. Или на лекциях, хотя некоторые бывают очень интересные. Ну, а в семинарах большинство ребят и девушек мямлит.

Много говорят теперь про одного известного поэта, который пьянствует и скандальничает. Я его стихи читал. Мне они не нравятся. Он пишет все больше про себя, словно на свете ничего другого нет. Почему он, например, не пишет про Волховстрой? У него денег масса, и он их прокучивает; а между тем мог бы поехать на Волховстрой и найти там вдохновенье для хорошего произведения. Это я так умом рассуждаю, потому что, наверное, в Волховстрое есть эта самая романтика будней.

Или еще вот Зоя Травникова, которую мы в школе звали «Черной Зоей», я с ней встретился на улице и оказалось, что она никуда не может поступить и вообще без работы. В школе она интересовалась больше мертвецами, а теперь забыла про них и думать — так ее прижала жизнь. Она очень похудела и мечется по городу в поисках работы. Она мне даже стихи свои дала, которые, конечно, никуда не годятся, но она говорит, что в этих стихах она все выразила, что чувствует. Вот эти стихи:

Конечно! Дошли мы до предела
Что найдем за роковой чертой?
Так, казалось, школа надоела,
Так стремились к радости иной.

Вдумайтесь: совсем бросаем школу,

Не увидим ни людей, ни лиц,
По дороге беспросветной, новой
Так легко все лучшее сгубить.
Вуз, работа, подготовка, чтение—
— Что ни взять бессмысленно теперь,
Если в жизни не увидишь цели,
Не увидишь в эту жизнь дверь.

Разложеньем, может, пахнут эти строки?

Пусть вы крикните — упадочница ты!
Может быть лишь я дошла до точки?
Может быть вперед пойдете вы?

Но я знаю, много мне подобных

Думают, куда теперь свернуть...
Перед жизнью темной и не ровной
Сердце заволакивает жуть.

16 декабря.

Странная история происходит с Партизаном. У меня такое представление создалось о нем, что он вообще человек молчаливый и занятой. И очень серьезный. А вчера он явился здорово выпивши и произнес целую речь, из которой я ничего не понял. Речь, приблизительно, такая:

— Вы все думаете, что вы очень хорошие, стопроцентовые ребята, активные комсомольцы, строители, и все такое прочее? Ничего подобного. Вы все сволочи! И между прочим — я самая главная сволочь. Если б вы про меня кое-что знали, вы бы тоже так думали. Да где вам знать? Знаете, кто вы такие? Животики на ножках: это такое физиологическое новое насекомое...

Тут Ванька Петухов начал было его уговаривать, но ничего не достиг. Партизан во что бы то ни стало хотел произносить речь, а так как он здоровенный, сладить с ним никак нельзя. Решили терпеть.

— Есть жалкие, плохие люди на свете, — кричал Партизан, — ну, а я самый плохой и жалкий. Но... берегитесь! Я вас всех знаю! Вы от меня не увернетесь! Если буржуям нужно пулемет поставить, то вас надо просто в клетку посадить всех. Один мне сегодня говорит в столовой: — я — биолог. Я очень хорошо понимаю что такое биология. Ну, а он был не биолог, а би-олух, то-есть двойной олух. И вы все тоже... би-олухи!

Тут один парень поднимается и говорит ему:

— Ты лучше перестань, Партизан, а то мы тебе руки за лопатки и в комендатуру без всяких.

И тут меня удивил Ванька Петухов. Он вдруг отозвал этого парня в сторону и говорит ему, чтобы он не лез к Партизану, а дал ему отораться. Со стороны Ваньки это было прямо удивительно: что он, струсил, что ли?

А Партизан продолжал: