Исключительные

Жюль встала перед раковиной с куском зеленого мыла, от которого пахло вулканом, и умылась, а затем разыскала зубную щетку и пасту в своей красной самсонитовой сумке, которую перед отъездом подарила ей мать. Почистив зубы, она предприняла безнадежную попытку причесаться и спустилась вниз. Холл был огромный, царственно сверкал роскошной обстановкой, золотыми полами, где-то неподалеку играла классическая музыка. Здесь было куда темнее, чем на улице в вечернее время. Жюль спросила у консьержа дорогу — как же странно, что все здесь понимают английский — и вышла в Рейкьявик через вращающуюся дверь. Она ощущала себя совсем чужой здесь — здесь, где она едва не съела суппозиторий. По пути к кафе, расположенному в двух кварталах от гостиницы, она вдруг ощутила, что идет навстречу чему-то необычному. Но, быть может, думала она позже, в жизни есть не только моменты странности, но и моменты истины, которая совсем не ощущается как истина. Жюль шла по улице с развевающимися кудрями и маленькой капелькой рвоты на воротнике блузки от Хака-Бу, которую она не заметила. На ногах бирюзовые клоги, которые взяла с собой. «Наконец-то будем ходить в клогах там, где их полагается носить», — сказала она как-то Эш перед поездкой. Клоги громко клацали по мостовой, заставляя ее чувствовать себя неловкой и одинокой, но целеустремленной. Многие люди вокруг нее тоже были в клогах, но никто не шагал так громко, как она.

Жюль прошла мимо заметно выпивших мужчин, мимо стайки пеших туристов — из последней волны хиппи, приехавших в Исландию по дешевке. Какой-то парень окликнул ее на непонятном языке — то ли греческом, то ли русском, — но Жюль продолжала идти. Из-за лопнувших сосудов в глазах она наверняка выглядела, как зомби на вылазке. Вскоре она нашла нужную улицу рядом с кафе — «Париж», «Мокки», «Анита», — все забиты под завязку, и отовсюду доносится сильный запах табака. Когда она нашла кафе «Норск» и заглянула в окно, то первое лицо, которое она узнала, принадлежало не Вулфам. Она настолько не ожидала увидеть его, что ей невольно вспомнился луч тяжелого, промышленного фонаря, которым ткачиха и спасательница Гудрун Сигурдсдоттир посветила в вигвам летом 1974-го. Гудрун сидела и улыбалась, а позади нее, в глубине переполненного ресторана, семейство Вулфов махало Жюль, и на их лицах была одна и та же странная широкая улыбка. Эш смотрела прямо на Жюль мокрыми от счастья глазами. Рядом с ней за столом, видимый с такого угла лишь наполовину, с лицом, часть которого скрывала деревянная стойка, сидел Гудмен. Он поднял свой стакан пива, и все семейство замахало Жюль, приглашая внутрь.

* * *

— Когда я услышала его голос по телефону, то просто застыла на месте, — рассказывала Бетси Вулф. — «Мама». Я его тут же узнала. Мать всегда узнает.

— Мама, — повторил для усиления эффекта Гудмен, и Бетси Вулф словно снова пронзило — она поставила свой бокал с вином, взяла руки сына в свои и поцеловала их. Все за столом выглядели взволнованными, даже Гудрун. Джули тоже почувствовала, как проходит шок и накатывают эмоции.

— Мы хотели рассказать тебе все, как только доберемся до отеля, — сказала Эш. — Гудмен сегодня работал и не мог встретиться с нами до вечера. Мы собирались поговорить с тобой, объяснить все и прийти сюда все вместе. Но тебе стало плохо, и было бы странно огорошивать тебя, пока тебя тошнит. Ты бы подумала, что у тебя глюки.

— Я и сейчас так думаю.

— Я настоящий, — сказал Гудмен.

Как только она села за стол, Гудмен коснулся ее своей длинной и теперь уже сильной рукой. Он никогда раньше даже не держал Жюль за руку, никогда не касался ее с нежностью, и этот жест ее удивил.

— Все хорошо, Хэндлер, — успокоил ее он и спросил доброжелательным, но немного шокированным тоном: — А что у тебя с глазами?

— Сосуд лопнул, пока меня тошнило, — ответила она. — Выглядит хуже, чем есть на самом деле.

— Ага, ты выглядишь как та девчонка из «Экзорциста», — сказал он ей. — Но в хорошем смысле.

Как раз такие шутки он отпускал в вигваме. Но он уже вырос из вигвама и устроился где-то вне досягаемости. Он сильно изменился и выглядел теперь как растрепанный европейский студент, стипендиат какого-нибудь университета. Но на деле, с его слов, он сейчас не учился, потому что для этого нужны документы. Он все еще хотел стать архитектором, но понимал, что не получит лицензию ни здесь, ни где-либо еще. Первое время он работал на стройке с Фалькором, мужем Гудрун, из-за чего он и не мог увидеться с семьей до самого вечера. Вдвоем они разбирали дома, а в конце рабочего дня ходили в сауну, а если было тепло, прыгали в холодное озеро.