Искра надежды

— Месяцев шесть-восемь, насколько я могу судить, — произнесла Гарриет с сочувствием в голосе. — Мне крайне неприятно говорить вам это, Оливия. Я очень и очень надеюсь, что ошибаюсь. Но на вашем месте я бы хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне правду.

В тот момент Оливия призналась себе, что погрузилась в болото страшной информации, и вдруг остро почувствовала, что обречена вскоре умереть. Гарриет обхватила ее руками и ласково прижала к себе.

Вот оно. Ради этого она и обратилась не куда-нибудь, а в Центр. Что скрывалось под обложкой медицинской карточки, она и до этого догадывалась. Но ей очень хотелось, чтобы в такую минуту кто-нибудь оказался рядом.

Раздался торопливый стук, дверь приоткрылась, и показалась голова доктора Уорда.

— Гарриет, пора браться за дело! — Он улыбнулся Оливии и закрыл за собой дверь.

У Оливии в голове роились вопросы. Была ли в том, что случилось, ее собственная вина? Неправильное питание или те беспорядочные связи, которые она прежде заводила в университете? Как сказать об этом Пег? Произойдет ли все быстро или превратится в медленное угасание? Будет очень больно? Не перестанет ли она к концу быть самой собой?

Не отпуская руки Оливии, Гарриет отступила на шаг назад и пожала их на прощанье.

— Мне нужно идти ассистировать доктору. Вы будете хорошо себя вести?

Она вышла, не дожидаясь ответа Оливии. Впрочем, они обе знали этот ответ.

Два месяца назад, когда Рен пошла в десятый класс, ей пришлось пройти через обычные розыгрыши, какие устраивают для новичков[52]. Ей говорили, что в подвале имеется бассейн, но там его не было. В своем шкафчике она вдруг обнаруживала крем для бритья. Когда она шла по коридору в кабинет иностранных языков, ее обстреливали из водяных пистолетов. Она очень быстро освоилась и определила для себя, где в школе ходить безопасно, а где — не очень. Больше всех мест она ненавидела «западню» — переход, который соединял два крыла школьного здания. Там на переменах слонялись курильщики. Она пробегáла сквозь их строй, отчетливо сознавая, что эти ребята чуют ее страх и неопытность и, даже не зная, кто она такая, строят на ее счет собственные планы. То же самое Рен испытывала сейчас, проходя мимо пикета.

Кое-кто из протестующих улыбался ей, при этом тыча в лицо плакаты с окровавленными младенцами. Другие нараспев цитировали известную строчку Доктора Сьюза[53]: «Человек — это человек, большой он или маленький».

— Не могли бы вы подойти на секундочку? — попросила одна женщина с извиняющейся улыбкой. Так улыбаются, когда требуется посторонняя помощь, чтобы подтолкнуть и завести автомобиль. Или когда отключился телефон, а человеку необходимо срочно позвонить. Или когда в магазине приходится жонглировать слишком большим количеством покупок, запоздало сожалея, что не сообразил сразу взять у входа корзину.

Будучи от природы отзывчивой, Рен машинально шагнула к этой женщине, у которой были рыжие волосы и броские очки с фиолетовыми стеклами. В ней проглядывало что-то знакомое, но Рен не могла вспомнить, кто бы это мог быть. Так что, поразмыслив, она решила не рисковать: ведь эта женщина тоже могла ее узнать. А если она работает в полицейском управлении и расскажет папе о секретах Рен? Она низко опустила голову, а женщина взяла в руки небольшой кулек с подарками — такие кулечки дарят детям на день рождения.

Вдруг рядом с Рен возникла ее тетя.

— Одну я тебя туда не отпущу, — сказала Бекс.

Рен обхватила руками тетину шею и крепко к ней прижалась.

Девочка понимала, что это звучит отвратительно, но она действительно не слишком скучала по своей матери. Отчасти потому, что мать бросила их, когда Рен была совсем маленькой. А отчасти благодаря тете, которая заняла мамино место.

Тетя Бекс сшила ей платье колониальных времен для сценки о войне за независимость США, которую они разыгрывали во втором классе. (Честно говоря, она его склеила, потому что с иголкой и ниткой никогда не дружила.) Тетя никогда не пропускала матчей детского бейсбола и приносила туда сладкий чай для других родителей. Она даже развесила на стенах своей комнаты неумелые акварели Рен — это тетя-то, профессиональная художница, которая отлично знала, что акварели никуда не годятся. Рен считала, что мать — не столько та, кто несколько часов мучалась при родах, сколько та, чье лицо хочется отыскать в толпе.

И если нужно было еще одно тому доказательство, так вот — сейчас Бекс была с нею рядом, хотя Рен и представить себе не могла, чего это ей стоило. Ведь у тети Бекс никогда не было детей, и, возможно, это само по себе порождало в ней неприязнь к Центру. Но в глубине души Рен радовалась тому, что тетя принадлежит только ей одной.

К тому времени, когда их впустили внутрь, у Рен между лопатками бежали струйки пота от волнения.

— Садись, — предложила она тете. — Записаться я и сама могу.