Искра войны

Филипп вспомнил Йеву. Он вырастил ее на своих руках, пальцем не тронул за все годы взросления, всегда старался отвечать на ласку добрым словом, на проступок – поучительными нравоучениями. Она любила его, как родного, и он боялся спугнуть эту трогательную и глубоко преданную любовь к нему, как к отцу, боялся, что девушка очнется от забытья и упорхнет в объятья мужа в другие земли, позабыв о своих чувствах. Поэтому когда дар пришлось передать Йеве, он втайне возрадовался, что она останется с ним. Тогда он приложил все усилия, что дать ей то, чем владеет редкий мужчина – земли и власть. Однако выходит, он отобрал у нее самое главное, к чему она стремилась всем женским сердцем – семью. Возведя ее на пьедестал бессмертных, он отдалил от нее всех прочих и сделал ее недоступной почти всем мужчинам, даже тем, кого она пожелает сама.

Сзади раздались грохочущие шаги. Сэр Рэй, весь в железе, шел, как старый боров, продираясь сквозь рощу и ломая в снегах сучья. Замотанный в толстый плащ, он нашел взглядом Филиппа и с тяжелой одышкой пошел к нему.

– Господин!

– Да, Рэй? – граф даже не поднял глаз.

– Извините, что кхм… беспокою. Я знаю, не в моем звании уже это делать. Кхм… Вы очень долго не возвращаетесь. В лагере волнуются!

Филипп молчал. Он лишь сухо кивнул и продолжил дальше смотреть в темноту.

Помявшись с ноги на ногу и кутаясь в теплый плащ, сэр Рэй понял, что выполнил возложенную на него миссию – он высказал своему лорду тревогу, которой поддались все конники без исключения. Теперь настал черед возвращаться. Здесь, в Глеофе, холода были пусть и не такие могучие, как на дальнем севере, но зима на то и зима, что ее надо проводить в тепле: либо у костра, либо с женщиной в постели. Но, взглянув на своего господина, знаменитого Белого Ворона, сэр Рэй вдруг вспомнил, когда он видел его в подобном состоянии духа. Тридцать пять лет назад, по пути на суд Уильяма.

Повинуясь какому-то внутреннему движению души, рыцарь вместо того, чтобы уйти, неуверенно присел на корточки рядом с графом. Не положено это было ни по уставу, ни по титулу, но Филипп остался безмолвен.

Сэр Рэй зябко поежился, отстегнул с пояса серебряную флягу и жадно припал к ней губами. В глотку ему потекло теплое вино, согретое давеча у костра.

– Господин. Дело совсем дерьмо, да?

– Дерьмо, – холодно кивнул Филипп.

– Это снова с Уильямом связано?

– Да…

И, подумав, граф продолжил:

– Я стучал лбом о камень, Рэй, пока не разбил голову.

Рыцарь снова приложился к вину, чтобы прожечь простуду в горле. В последние годы он стал много болеть. Раньше спал в любую погоду на голой земле, подложив под голову одно лишь седло – и не брала его никакая хворь. А теперь стоило вспотеть в стеганке, и сразу же прохватывала его какая-нибудь гадость. То зубы посыплются, то волосы, то лихорадит по неделе. Видать, думал сэр Рэй, скоро сам Граго за ним придет. Ну что ж, пусть тогда побегает за ним по всему северу.

Филипп молчал, глядя в сторону Йефасского замка, который был скрыт за далекими горбатыми холмами. Тихо кружил снег.

– Я старался доказать главе нашего совета, что они не видят того очевидного, которое как на ладони лежало перед ними долгими столетиями, – наконец, тихо сказал он. – В совете уже не первая пропажа старейшин. Ложь… Они купаются в ней, но до сих пор не осознают. Меня учили жить по чести, Рэй, и я хотел соответствовать желаниям своего отца, пусть и не родного. Однако оказалось, что честь ныне – монета дешевая. Одного я не понимаю – когда я упустил это мгновение обесценивания? Или я был слеп всегда, как и они?

– Так вас не услышали?

– Нет.

– Но почему так?

– Я в их глазах безумец, – помолчав, Филипп продолжил. – И они правы.

– Да в вас безумия, мой господин, не больше, чем во мне – молодости! – воскликнул сэр Рэй. И снова приложился к фляге. – В ваших годах невозможно быть безумным!

– Порой даже невинные и молодые души плутают в самих себе, а что уж говорить о нас; долгие годы даруют нам лишь опыт, но не мудрость. Наивно полагать, что годы дают разгадку ко всем вопросам – они скорее становятся проводниками в темные чертоги души, где мы плутаем в собственных заблуждениях. И чем старее эти пещеры, тем больше мы теряемся в них, не видя белого света.

Филипп снова умолк. Он вспомнил добросердечный, чистый взгляд Уильяма, омраченный ненавистью во время суда, и продолжил.

– Мы так стары, Рэй, что очень часто у нас перед глазами стоят воспоминания молодости, которые мы переносим на новые лица. А когда кто-то так остро напоминает уже мертвых, но дорогих нам, то прошлое встает перед нами непреодолимой стеной, зима нам начинает казаться летом, а ночь – днем. Наверное, это действительно так. Наверное, они правы. Это безумие. Ведь родные уже обращены в прах, а мы – еще здесь.

– И кто же кого вам напомнил? – спросил осторожно рыцарь.