Искра жизни

– За дурачка меня держите, да? Я знаю больше, чем ты думаешь, и я вас всех еще к ногтю прижму! Всех, всех вас, умников долбаных, идиотов политических.

И он потопал вслед за Вебером. Бергер обернулся. За спиной у него стоял Гольдштейн.

– На что это он намекает?

Бергер пожал плечами.

– В любом случае надо немедленно известить Левинского. И перепрятать их сегодня куда-нибудь в другое место. Может, в двадцатый барак. Там пятьсот девятый, он знает, что к чему.

XVIII

Поутру густой завесой на лагерь опустился туман. Ни пулеметных вышек, ни столбов ограждения не было видно. Поэтому какое-то время казалось, будто и сам лагерь перестал существовать, словно туман растворил его рубежи в мутном и обманчивом видении свободы: лишь пойти туда – и сразу убедишься, что никаких преград и нет вовсе.

Потом взвыли сирены, а вслед за ними вскоре громыхнули и первые взрывы. Они грянули из мутного ниоткуда, и невозможно было определить ни их силу, ни их происхождение. С одинаковым успехом они могли рваться прямо над головой, где-то за горизонтом, либо в городе. Они перекатывались по небу, как громовые удары подступающей грозы, и в этой бездонной ватной серо-белой мути казались почти не опасными.

Обитатели двадцать второго барака, устало сутулясь, сидели кто на нарах, кто в проходе. Спали они в эту ночь мало, и их донимал голод: накануне вечером дали одну пустую баланду. На бомбежку почти не обращали внимания. Они уже привыкли к гулу разрывов, он тоже стал неотъемлемой частью их существования. Поэтому никто не ожидал, что завывание падающей бомбы внезапно резко усилится и оборвется чудовищным грохотом.

Барак содрогнулся, как от землетрясения. В еще длящемся раскате взрыва жалобно зазвенели оконные стекла.

– Это нас бомбят! Нас бомбят! – всполошился кто-то. – Выпустите меня! Скорей!

Началась паника. Люди срывались с нар. Другие пытались слезть, но только запутывались руками и ногами в копошащихся конечностях тех, кто сидел ярусом ниже. Бессильные руки в неистовстве молотили куда попало, мертвецкие черепа яростно скалили зубы, обезумевшие глаза в ужасе таращились из впалых глазниц. Была какая-то призрачная жуть в том, что все это происходило как бы бесшумно: грохот зениток и рвущихся бомб был теперь настолько силен, что полностью перекрывал шум в бараке. Раскрытые рты, казалось, кричат беззвучно, словно онемев от страха.

Земля содрогнулась от второго взрыва. Паника усилилась, перерастая в сумятицу и бегство. Те, кого еще держали ноги, начали продираться по проходам; другие совершенно безучастно оставались лежать на нарах, глядя на своих беззвучно жестикулирующих товарищей, словно созерцая некую любопытную пантомиму, действие которой к ним самим уже никакого отношения не имеет.

– Закройте дверь! – крикнул Бергер.

Но было уже поздно. Дверь распахнулась, и первая куча скелетов вывалилась в туман. За ними ринулись другие. Ветераны, сбившись в своем углу, цеплялись за что попало, лишь бы волна бегущих не захватила и их.

– Не выходить! – надрывался Бергер. – Часовые вас перестреляют!

Но бегство продолжалось.

– Ложись! – крикнул Левинский. Несмотря на угрозы Хандке, он провел эту ночь в двадцать втором бараке. Тут все-таки было безопасней: накануне в Рабочем лагере спецгруппа Штайнбреннера, Бройера и Нимана отловила четверых политических, чьи фамилии начинались на «И» и «К», и увела в крематорий. Счастье еще, что эти бюрократы отбирали своих жертв по алфавиту. Левинский не стал ждать, пока они дойдут до буквы «Л».

– Ползите по-пластунски! – кричал он. – Они будут стрелять!

– Бегите! Или так и будете торчать в мышеловке!

На улице сквозь вой и грохот уже застрекотали первые очереди.

– Ну? Слышите? Лечь! Распластаться! Пулеметы хуже бомб!

Однако Левинский ошибся. После третьего сильного взрыва пулеметы умолкли. Часовые поспешили покинуть вышки. Левинский подполз к двери.

– Теперь уже не страшно! – прокричал он Бергеру прямо в ухо. – Эсэсовцы смылись.

– Может, лучше не выходить?

– Да нет. Барак нас не защитит. Еще завалит, или сгорим заживо.

– Бежим! – закричал Майерхоф. – Если разбомбило ограду, мы сможем уйти!

– Заткнись, идиот! В твоей арестантской пижаме тебя сразу поставят к стенке.

– Выходите!

Тесной гурьбой они вышли из барака.

– Держаться всем вместе! – скомандовал Левинский. Потом схватил Майерхофа за лацканы куртки и притянул к себе. – А тебе, если начнешь дурить, я своими руками шею сверну, понял? Идиот несчастный, или ты думаешь, мы имеем право как раз теперь так рисковать? – Он его хорошенько встряхнул. – Ты понял меня или нет? Или сразу свернуть тебе шею?

– Оставь его, – сказал Бергер. – Ничего он не сделает. Сил у него нет, да и я послежу.

Они лежали недалеко от барака, откуда сквозь клубящийся туман еще видны были его темные стены. Со стороны казалось, будто барак дымится и вот-вот вспыхнет. Они лежали, вжавшись в землю, затылками ощущая гигантские тиски нечеловеческого грохота и всем телом ожидая очередного взрыва.