Искра жизни

Над ними колдовал Бергер. Лебенталь раздобыл супа из брюквы. Но они только выпили воды и, все еще в полубеспамятстве, снова заснули. А потом, много времени спустя, сквозь медленно расступавшееся забытье пятьсот девятый ощутил теплое и влажное прикосновение. Было в нем что-то очень родное, но зыбкое, далекое и давно забытое. Очень давно. Тепло. Он раскрыл глаза.

Овчарка лизал ему руку.

– Воды, – прошептал пятьсот девятый.

Бергер смазал им йодом ссадины и выбитые суставы. Сейчас он поднял глаза, взял жестянку с супом и поднес ее к губам пятьсот девятого.

– На-ка вот, выпей.

Пятьсот девятый попил.

– С Бухером что? – спросил он через силу.

– Лежит рядом с тобой.

Пятьсот девятый хотел спросить что-то еще.

– Да жив, жив он, – упредил его Бергер. – Лежи, отдыхай.

На поверку их пришлось выносить. Их положили на землю перед бараком вместе с другими лежачими. Было уже темно, и ночь предстояла холодная.

Принимал поверку надзиратель Больте. В лица пятьсот девятого и Бухера он всматривался так, словно разглядывал раздавленных насекомых.

– Эти двое уже перекинулись, – изрек он. – Какого черта вы их к больным положили?

– Они пока что живы, господин шарфюрер.

– Именно что пока, – съязвил Хандке, староста барака.

– Ну, значит, завтра. Эти уж точно вылетят в трубу… Можете хоть голову давать на отсечение.

Больте сразу же ушел. В кармане у него были кое-какие деньги, и он спешил рискнуть ими за картишками.

– Вольно! – закричали старосты блоков. – Дневальные, получите еду!

Ветераны бережно понесли пятьсот девятого и Бухера обратно. Наблюдавший за ними Хандке осклабился:

– Они у вас что, хрустальные?

Никто ему не ответил. Он постоял немного, потом тоже ушел.

– Ну и скотина! – процедил сквозь зубы Вестхоф и сплюнул. – Какая же скотина!

Бергер внимательно на него глянул. С некоторых пор Вестхоф явно страдал лагерным бешенством. Он стал раздражительным, ходил мрачный, бормотал что-то себе под нос и все время нарывался на ссору.

– Успокойся, – резко осадил его Бергер. – Нечего шум поднимать. Мы и без тебя прекрасно знаем, кто такой Хандке.

Вестхоф уставился на него исподлобья.

– Да он такой же лагерник, как и мы. И при этом такая сволочь. Это же просто…

– Ладно, все и так знают. Но есть сотни гадов похлеще, чем он. Власть развращает, или для тебя это новость? Так что помоги-ка лучше их положить.

Для пятьсот девятого и Бухера освободили по целому отдельному лежаку. Шесть человек спали ради них на полу. Среди них и Карел, мальчонка из Чехословакии. Сейчас он тоже помогал нести.

– Этот шарфюрер ничего не смыслит, – сказал он Бергеру.

– Вот как?

– Они не вылетят в трубу. Уж завтра точно нет. Можно было запросто с ним поспорить.

Бергер посмотрел на мальчишку маленькое личико было сосредоточенно и серьезно. «Вылететь в трубу» – это был лагерный синоним кремации.

– Послушай, Карел, – сказал Бергер. – С эсэсовцами можно спорить, только твердо зная, что проиграешь. Но даже тогда лучше не надо.

– Они завтра в трубу не вылетят. Они нет. Во те – да. – Карел показал на троих мусульман, в беспамятстве распластанных на полу.

Бергер снова внимательно на него глянул.

– Ты прав, – только и сказал он.

Карел кивнул без всякой гордости. В этих вещах он был дока.

На следующий вечер они уже могли разговаривать. Лица их так отощали, что для опухолей и шишек на них просто не было мяса. Они переливались синими и черными кровоподтеками, но уже были видны глаза, а губы, как оказалось, только треснуты, не рассечены.

– Когда разговариваете, губами старайтесь не шевелить, – приказал Бергер.

Это было нетрудно. Уж этому они в лагере научились. Каждый, кто мотал здесь срок, умел говорить так, что лицо вообще оставалось неподвижно.

После раздачи еды послышался стук в дверь. На миг все сердца тоскливо сжались – каждый испуганно спрашивал себя: неужели их все-таки возьмут?

Стук повторился, осторожный, едва слышный.

– Пятьсот девятый! Бухер! – зашипел Агасфер. – Прикиньтесь мертвыми!

– Открой, Лео, – прошептал пятьсот девятый. – Это не СС. Те приходят… иначе.

Стук прекратился. Несколько секунд спустя в проеме окна смутно обрисовалась фигура и помахала рукой.

– Открой, Лео, – сказал пятьсот девятый. – Это к нам гость из Большого лагеря.

Лебенталь открыл, тень проскользнула в барак.

– Левинский, – представилась тень в темноте. – Станислав. Есть кто-нибудь, кто не спит?

– Есть. Тут мы.

Левинский ощупью протянул руку в сторону говорившего – это был Бергер.

– Да где? Я боюсь кого-нибудь раздавить.

– Стой там.

Бергер сам подошел к нему.

– Вот сюда. Садись.

– Они живы? Оба?

– Да. Лежат вот здесь, слева от тебя.

Левинский сунул что-то Бергеру в руку.

– Возьми вот кое-что.

– Что это?

– Йод, аспирин, вата. Еще вот немного марли. А это перекись водорода.

– Целая аптека, – изумился Бергер. – Откуда это у тебя?

– Украли. Из больнички. Один из наших прибирается там.

– Отлично. Нам пригодится.

– А это вот сахар. Кусковой. В воду им положите. Полезно.

– Сахар? – переспросил Лебенталь. – А сахар-то у тебя откуда?

– Оттуда. Ты, что ли, Лебенталь? – спросил Левинский наугад в темноту.

– Да, а ты откуда знаешь?

– Потому что ты спрашиваешь.

– Я вовсе не для того спрашиваю, – обиделся Лебенталь.

– Не могу тебе сказать откуда. Принес один, из девятого барака. Для ваших двоих. Вот еще сыру немного. А от одиннадцатого барака – шесть сигарет.

Сигареты! Шесть сигарет! Немыслимое сокровище! На секунду воцарилась мертвая тишина.

– Лео, – проронил наконец Агасфер. – А он получше тебя будет.

– Ерунда. – Левинский говорил отрывисто и быстро, будто запыхавшись. – Принесли до закрытия бараков. Знали, что я к вам пойду, как только в зоне тихо станет.

– Левинский, – прошептал пятьсот девятый. – Это ты?

– Я.

– Ты выбрался?

– Ясное дело. А как бы иначе я сюда попал? Я же механик. Кусок проволоки – и все дела. Меня замки любят. Вообще-то можно и через окно. У вас-то как с этим?

– Здесь не запирают. Уборная-то на улице, – объяснил Бергер.

– Ах да, конечно. Я забыл. – Левинский на секунду умолк. – А другие подписали? – спросил он затем, повернувшись в сторону пятьсот девятого. – Ну, те, которые с вами были?

– Да.

– А вы нет?

– А мы нет.

Левинский подался чуть вперед.

– Мы не верили, что вы сдюжите.

– Я тоже, – признался пятьсот девятый.

– Да я не в том смысле, что вы выдержали. А в том, что с вами не сделают чего похуже.

– И я о том же.

– Оставь их, – сказал Бергер. – Они еще очень слабы. Да и зачем тебе все эти подробности?

Левинский шелохнулся в темноте.

– Это важнее, чем ты думаешь. – Он встал. – Мне пора. Я скоро снова приду. Еще чего-нибудь принесу. Да и обсудить кое-что с вами надо.

– Ладно.

– У вас тут ночью шмон часто устраивают?

– А зачем? Трупы пересчитывать?

– Значит, вообще нет? Это хорошо.

– Левинский, – шепотом позвал пятьсот девятый.

– Да.

– Ты точно еще придешь?

– Точно.

– Послушай. – Пятьсот девятый в волнении искал слова. – Мы еще… нас еще не совсем… в общем, мы еще годимся… Для дела.

– Потому я и приду Не из одной любви к ближнему можешь не сомневаться.

– Хорошо. Тогда хорошо. Тогда ты точно придешь.

– Точно.

– Не забывайте нас.

– Ты мне это однажды уже говорил. Видишь, я не забыл. Потому и пришел. И еще приду.

Левинский ощупью стал пробираться к выходу. Лебенталь прикрыл за ним дверь.

– Стой, – шепнул Левинский уже из-за двери. – Забыл кое-что. Вот.

– А ты не можешь разузнать, откуда все-таки сахар? – спросил Лебенталь.

– Не знаю. Посмотрим. – Левинский отвечал все так же отрывисто и как будто впопыхах. – На вот, возьми. Прочтите. Мы сегодня получили.

Он сунул в ладонь Лебенталя сложенный вчетверо листок и исчез, растворившись в черной тени барака.

Лебенталь закрыл дверь.

– Сахар, – пробормотал Агасфер. – Дайте кусочек потрогать, только потрогать, больше ничего.

– Вода еще есть? – спросил Бергер.

– Вот. – Лебенталь протянул ему миску.

Бергер взял два куска сахара, бросил в воду и размешал. Потом подполз к пятьсот девятому и Бухеру.

– Выпейте вот. Только медленно. По очереди, каждый по глотку.

– Кто это там ест? – раздался голос со средних нар.

– Да никто. Было б что есть…

– Я же слышу, кто-то глотает.

– Тебе приснилось, Аммерс.

– Ничего не приснилось! Где моя доля? Вы ее сожрали у себя там, внизу! Отдайте мою долю!

– До утра подождешь.

– До утра вы все сожрете! Всегда так. Мне каждый раз меньше всех достается. А я… – Аммерс начал всхлипывать. Никто не обращал на него внимания. Он уже несколько дней был болен, и ему казалось, что все его обманывают.

Лебенталь ощупью пробрался к пятьсот девятому – Я насчет сахара, – прошептал он смущенно. – Я же не для того спросил, чтобы скрысятничать. Я просто хотел достать вам еще.

– Ну конечно.

– И зуб еще при мне. Я его пока не продал. Ждал. Зато теперь обделаем дельце.

– Хорошо, Лео. А что тебе Левинский еще дал? У двери.

– Клочок бумаги. Это не деньги. – Лебенталь повертел листок в пальцах. – На ощупь вроде как кусок газеты.

– Газеты?

– Да вроде бы.

– Что? – спросил Бергер. – У тебя есть кусок газеты?

– Посмотри как следует, – велел пятьсот девятый.

Лебенталь подполз к двери и приоткрыл ее.

– Точно. Это кусок газеты. Оторванный.

– Прочесть можешь?

– Что, сейчас?

– А когда же еще! – рассердился Бергер.

Лебенталь поднес клочок бумаги поближе к глазам.

– Не видно. Темно.

– Открой дверь пошире. На улицу выйди. Там луна вон светит.

Лебенталь отворил дверь и на корточках пристроился на пороге. Он поворачивал обрывок газеты то так, то эдак, чтобы на него упал слабый, рассеянный свет. Потом долго его изучал.

– По-моему, это военная сводка, – сказал он наконец.

– Читай, – прошептал пятьсот девятый. – Да не томи же, изверг!

– Спичек ни у кого нет? – спросил Бергер.

– Ремаген, – разобрал наконец Лебенталь. – На Рейне.

– Что?

– Американцы… перешли Рейн… в районе Ремагена!

– Что-что? Лео! Ты не перепутал? Рейн? Ты уверен, что там написано Рейн? Может, какая французская речушка?

– Да нет. Рейн… Под Ремагеном… Американцы.

– Слушай, кончай дурить! Прочти как следует! Христом Богом прошу, Лео, прочти, что там написано!

– Все так, – подтвердил Лебенталь. – Так и написано. Теперь я ясно вижу.

– Перешли Рейн? Да как это может быть? Значит, они уже в Германии! Да читай же дальше! Читай скорей!

Все галдели наперебой. Пятьсот девятый даже не заметил, как снова закровоточили разбитые губы.

– Через Рейн переправились! Но как? На самолетах, что ли? Или на лодках? На чем? Может, с воздуха, на парашютах? Читай же, Лео!

– Мост, – шевелил губами Лео. – Они захватили мост… Теперь он под ураганным огнем немецкой артиллерии.

– Мост? – недоверчиво переспросил Бергер.

– Ну да, мост. Под Ремагеном.

– Мост, – задумчиво повторил пятьсот девятый. – Мост через Рейн… Но тогда это целая армия! Читай дальше, Лео! Что там дальше написано?

– Мелким шрифтом, я не могу разобрать.

– Неужели ни у кого нет спичек? – в отчаянии взмолился Бергер.

– Возьми вот, – раздался голос из темноты. – Тут еще две.

– Иди сюда, Лео.

Они встали в кружок у двери.

– Сахар, – ныл Аммерс. – Я знаю, у вас есть сахар. Я слышал. Где моя доля?

– Слушай, дай ты этому паразиту кусок, пусть отвяжется, – в нетерпении шепнул пятьсот девятый Бергеру.

– Нет. – Бергер готовился зажечь спичку. – Занавесьте окна одеялами или еще чем. А ты, Лео, лезь вон в угол, за одеяло. И читай.

Он чиркнул спичкой. Лебенталь принялся читать как можно быстрей. Это был обычный набор лжи и умолчаний. Мост, дескать, в стратегическом отношении бесполезен, американцы, закрепившиеся на другом берегу, окружены и находятся под ураганным огнем, а немецкая часть, не взорвавшая мост при отступлении, пойдет под трибунал.

Спичка погасла.

– Не взорвавшая мост… – Пятьсот девятый задумался. – Выходит, мост они взяли с ходу, целехоньким. Знаете, что это значит?

– Их застигли врасплох…

– Это значит, что Западный вал прорван, – произнес Бергер, но так робко, будто все это ему снится. – Западный вал прорван! Они прошли!

– Это целая армия. Не какой-нибудь воздушный десант. Десант сбросили бы уже за Рейном.

– Бог мой, а мы ничего не знаем! Мы-то думаем, что немцы все еще удерживают часть Франции!

– Прочти еще раз, Лео, – сказал пятьсот девятый. – Чтоб уж больше не сомневаться. От какого это числа? Там дата есть?

Бергер зажег вторую спичку.

– Погаси свет! – заорал кто-то.

Лебенталь уже читал.

– Ну, какое число? – подгонял его пятьсот девятый.

Лебенталь все искал.

– Одиннадцатого марта 1945 года.

– Одиннадцатого марта. А сегодня у нас какое?

Никто не знал в точности, что сейчас – конец марта или уже начало апреля. В Малом лагере они перестали вести счет дням. Но они знали – с одиннадцатого марта уже сколько-то времени прошло.

– Дайте-ка мне взглянуть скорей, – почти крикнул пятьсот девятый.

Невзирая на боль, он переполз в тот угол, где, прикрывшись одеялом, держали зажженную спичку. Лебенталь посторонился. Пятьсот девятый впился глазами в клочок бумаги, прочел. Крохотный огонек гаснущей спички еле-еле освещал уже только заголовок.

– Прикури сигарету, Бергер, скорей!

Бергер упал на колени и успел закурить.

– Чего ты-то сюда приполз? – спросил он пятьсот девятого и сунул ему сигарету в рот. Спичка погасла.

– Дай-ка мне эту бумажку, – попросил пятьсот девятый Лебенталя.

Лебенталь дал. Пятьсот девятый тщательно сложил листок и сунул под рубашку. Теперь он чувствовал его кожей. Только после этого он затянулся.

– На вот, передай дальше.

– Кто там курит? – спросил арестант, давший спички.

– До тебя тоже дойдет. Каждому по затяжке.

– Не хочу я курить, – захныкал Аммерс. – Я сахару хочу.

Пятьсот девятый заполз обратно на свой лежак. Бергер и Лебенталь ему помогли.

– Бергер, – прошептал он, отдышавшись. – Теперь ты веришь?

– Теперь да.

– Я все-таки прав и насчет города, и насчет бомбежки. – Да.

– И ты веришь, Лео?

– Да.

– Мы выберемся, мы должны…

– Обсудим все это завтра, – сказал Бергер. – А сейчас спи.

Пятьсот девятый откинулся на лежак. У него кружилась голова.

Он решил, что это от сигареты. Маленький красный огонек, бережно прикрываемый ладонями, пошел блуждать по бараку.

– Вот, – приказал Бергер. – Выпей-ка еще сахарной водички.

Пятьсот девятый сделал глоток.

– Остальной сахар поберегите, – прошептал он. – Больше в воду не бросайте. Лучше обменяем на еду. На настоящую еду, это важней.

– У вас там еще есть сигареты, – прокаркал кто-то из темноты. – Давайте их сюда!

– Нету больше, – ответил Бергер.

– Нет есть. У вас точно есть. Выкладывайте!

– Все, что принесли, принесли вот для тех двоих, из карцера.

– Еще чего! Табачок на всех! Выкладывай!

– Берегись, Бергер! – прошептал пятьсот девятый. – Палку возьми! Сигареты мы тоже на еду обменяем. Лео, ты тоже следи!

– Слежу-слежу, не бойся.

Ветераны сбились в кружок. Вокруг уже слышались топот сбегающихся арестантов, ругань, проклятия, крики, удары, падения. На нарах тоже начиналась возня и шевеление.

Бергер выждал секунду. Потом набрал побольше воздуха и гаркнул:

– Атас! СС идет!

Шуршание, топот ног, тычки, стоны – и все стихло.

– Зря мы курить начали, – сказал Лебенталь.

– Это уж точно. Остальные сигареты хоть успели припрятать?

– Давно.

– И первую надо было сберечь. Но ради такого случая…

Пятьсот девятый вдруг разом обессилел.

– Бухер, – позвал он напоследок. – Ты тоже слышал, да? – Да.

Пятьсот девятый чувствовал, как легкое поначалу головокружение становится все сильней. «Уже за Рейном», – думал он, все еще ощущая в легких пьянящий дым сигареты. Это вроде уже с ним было, совсем недавно – но когда? Дым, жадно проникающий в легкие, мучительный и неодолимо прекрасный. Ну конечно, Нойбауэр, дым его сигары, когда он, пятьсот девятый, лежал на мокром бетонном полу. Совсем недавно – а кажется, что несусветно давно, хотя на секунду страх все же передернул душу, но потом растаял, растворился в дыму, но это уже другой дым – дым горящего города, который так легко проникает сквозь колючую проволоку, дым над городом, дым над Рейном; внезапно ему показалось, что он лежит на туманном лугу, а луг под ним кренится, кренится, но мягко так, уютно, а он проваливается в блаженную темноту, проваливается, но впервые без страха.