Искупление

Однако музыкальный сигнал оказался удобным. Дети, даже если у них были часы, могли легко заиграться и забыть про время, но музыку эту слышали все. Я часто говорила Эмили, когда та уходила гулять: «Как услышишь музыку, сразу домой».

В тот день я тоже слышала привычную мелодию, пока готовила ужин. Завод частично работал даже в Обон, муж был на работе, а я дома одна. И тут раздался звонок домофона. «Наверное, Эмили», – подумала я и открыла дверь, но там стояла Акико.

– Эмили умерла!

Я подумала, что это какая-то идиотская шутка. Последние два месяца Эмили время от времени спрашивала меня: «Что бы ты сделала, если б я умерла?» Или: «Если случится что-то ужасное, можно умереть и снова родиться?»

Поэтому первой моей мыслью было, что она с подружками хочет меня разыграть, а сама прячется где-то за дверью, чтобы посмотреть на мою реакцию.

«Не говори так даже в шутку», – не раз упрекала я ее. Меня это очень огорчало.

Но Эмили не пряталась. «С ней произошел несчастный случай? – подумала я. – Где? В школьном бассейне? Она же умеет плавать, как же это могло случиться? Почему Эмили?»

В глазах у меня потемнело. Потом возникло лицо Акико, я выскочила из дома. Не забирайте у меня Эмили!

Когда прибежала к бассейну, я услышала, как громко плачет ребенок, но не поняла, кто именно. Это была Саэ. Она сидела, скорчившись, около раздевалок, двумя руками держась за голову.

– Где Эмили? – спросила я.

Она жестом показала куда-то за себя, не поднимая глаз.

В раздевалке? Она разве не упала в бассейн? Я заглянула в слабо освещенное помещение и увидела лежащую на полу Эмили, головой к двери. Она была сухая, и я не заметила никаких повреждений. Лицо ее закрывал носовой платок с изящно написанным иероглифом «кошка». «А, все-таки это шутка!» Ноги у меня подкашивались.

Обессилевшая и очень злая, я сдернула платок с ее лица – и увидела, что глаза Эмили открыты.

– Сколько это будет продолжаться? – спросила я и дотронулась до кончика ее носа.

Он был холодный. Я приложила ладонь ко рту и носу и поняла, что дыхания нет. Подняла ее, стала звать по имени снова и снова, но она даже ни разу не моргнула. Я трясла ее за плечи, кричала на нее, но Эмили не проснулась.

Я не могла поверить. Даже после похорон я не могла до конца понять, что ее больше нет. Все это будто происходило не с нами. Лучше б я сама умерла…

Прошло много времени; я не понимала, день это или ночь, постоянно спрашивая мужа:

– Где Эмили?

Не знаю, сколько раз он тихо отвечал мне:

– Ее больше нет с нами.

До этого я никогда не видела, чтобы муж плакал, но теперь, когда я увидела, как слезы льются из его глаз, я наконец осознала, что Эмили правда ушла от нас.

– Почему? – без конца повторяла я.

Почему ей надо было умереть? Почему ее должны были задушить? Почему ее должны были убить? Я хотела услышать ответы от самого убийцы. Его необходимо было поймать, и нельзя было терять ни минуты.

Я не сомневалась, что его скоро арестуют. Ведь, в конце концов, было четыре свидетеля.

Но все вы заладили одно и то же: «Я не помню его лица». Мне хотелось как следует треснуть каждую из вас. Если вы и правда не помнили, тут ничего уже нельзя было поделать. Но вы даже не старались вспомнить. Да и не только это. Вы дали какому-то незнакомцу увести Эмили и даже не пошли проверить, как и что, хотя бы через час. И не похоже было, что вы раскаиваетесь в этом. Ваша подруга умерла, а никто даже не заплакал.

Это потому, что вы не расстроились?

Я смотрела на вас и думала: «Эти девочки понимают, что случилось что-то ужасное, но им не жалко Эмили. Если б это был кто-то другой на ее месте, кого пытались бы увести, они не дали бы это сделать так спокойно. Или раньше заволновались бы и пошли проверить. И изо всех сил постарались бы вспомнить лицо убийцы».

Так вели себя не только девочки, но и их родители тоже. Мы с мужем зашли в каждый дом, чтобы расспросить о событиях того дня. И, помню, кто-то из них сказал:

– Вы что, полиция?

А другой закричал нам:

– Моя девочка достаточно перенесла! Хватит ее мучить!

Если б мы были их старыми знакомыми, разве они вели бы себя так? Сомневаюсь.

Все в городе были одинаковые. Любопытствующие прибежали к школе в тот день толпой, но никто не дал полезной информации. Домашние хозяйки, которых я в жизни никогда не видела, были в курсе, что я искала в магазине камамбер, а тут об убийце никто ничего не знает – разве такое возможно? Если б убитой оказалась местная девочка, шел бы буквально поток информации о всех подозрительных типах.

Кроме всего прочего, через громкоговорители поступали объявления, адресованные публике. Какое-то время после убийства в те часы, когда дети шли в школу и возвращались домой, оттуда доносилось: «Хорошие дети никогда не делают ничего в одиночку, всегда с кем-то из друзей или из родственников». «Если с тобой заговорит незнакомец, никуда с ним не ходи». Почему им было не сказать: «Если кому-то известна какая-то информация, которая поможет раскрыть недавнее преступление, не важно, насколько незначительная, пожалуйста, свяжитесь с полицией»?