Искупление

— Чтобы такого не было, надо внедрить, чего раньше у нас не было, жёсткую законность! Закон! Закон! Закон! — и ничего выше его не может быть. Переступившего Его Величество Закон считать преступником номер один! Даже если большой начальник позволит нарушить маленький пунктик Закона, он перестаёт быть большим начальником и становится большим преступником!

— Такое в России едва ли возможно, — уверенно заявил тот, что у окна. — Нарушать законы — в крови нашего народа!

— При соответствующем воспитании общества можно быстро и легко добиться этого, — не согласился Пчелинцев. — Только надо захотеть. Пока же выгодно жить, как живём. Законы действуют избирательно: хочу применяю, хочу — по боку его!

— Немножко о прошлом, — тихо, даже как-то боязливо, начал тот, что у окна. — Я много жил при СССР, мне было тридцать, когда он развалился. Так скажу, что тогда не так и хорошо мы жили. Если опять вернёмся туда, также будет не купить машину, колесо, аккумулятор, да и гвоздь была проблема достать!

— Развал государства и был на этом построен. На бытовых недостатках и неурядицах, — согласился Пчелинцев.

— Вроде богатое государство, всё принадлежало народу, а жили мы, скажу вам прямо, не здорово. И квартиры хреновенькие, и машины маленькие и плохонькие, и обуть-надеть что — надо потолкаться в очередях. Колбасы нет, мяса мало, апельсин-мандарин ребёнку только на Новый год.

Пчелинцев долго молчал, Анатолию даже показалось, что у того волосы на голове зашевелились, наконец он заговорил:

— Я не политик, в верхних эшелонах власти не ошивался, думаю так: нас подкосила наша национальная болезнь — неуёмные солидарность, интернационализм и великое желание увидеть всех хотя бы в социализме, если не в коммунизме.

— Но причём тут гвозди?

— Оппозиционеров-социалистов в чужих государствах поддерживать было некому, все видели наши беды и не хотели такой жизни. Так этих оппозиционеров-революционеров и прочих бородатых людей содержали мы. Денежки на это тратились немалые!

— Я тоже думал об этом, — решил высказаться молчавший дотоле Анатолий. — И вот до чего додумался: нам надо было построить у себя красивое, богатое, справедливое государство, ведь всё для этого было. А другим странам оставалось бы только повторить наш путь. Если, конечно, у них было бы такое желание. Едва бы кто отказался от самого справедливого, самого счастливого государства! Это я так думаю, а как на самом деле надо — пусть скажут умные да учёные.

— Умные да учёные прикормлены олигархами и дуют в их трубу. «Страшно далеки они от народа», — как сказал бы Ленин.

— Они на службе у антинародной власти, кормятся с их корыта, от них правды не услышишь!

— Народ не так глуп, как его пытаются представить миру эти умники от корыта. Он шкурой чувствует врага своего.

— Видать, огрубела шкура, коль наплодили столько врагов, что государство в мгновение ока разрушили. Германия со своими дружками не смогла покорить, а эти смогли! — сосед Анатолия готов был от возмущения соскочить с кровати и топнуть, но этому мешала привязанная нога к дуге на кровати. — Польшу, Францию, Чехословакию прошли парадным маршем, а на России споткнулись и рылом в снег. И такую страну два засранца — под корень!

— Вопрос: с чьей помощью? — Пчелинцев прислушался, выжидая ответ. Все молчали. Тогда, после долгой паузы, он ответил сам, но каким-то хитрым, вкрадчивым, упрекающим голосом: — С нашей помощью! С нашей! Мы, как дурачки, бегали и кричали: «Боря, мы с тобой!» «Держись, Борис! Мы тебя защитим!» и прочую галиматью несли, за которую стыдно сейчас. Наиболее прозорливые теперь стараются всё скинуть на бывших своих кумиров, а те, что посовестливее, да непрактичные, прячут глаза.

— Да, было такое. Чего уж тут, — сосед Анатолия заскрипел пружинами койки. — Обвели народ вокруг пальца!

— Поманили пальчиком, пообещали «Волгу» каждому за предательство Родины, и мы с радостью пошли на это.

— Кто-то на последних «мерседесах» теперь катается, а мы опять с носом!

— Но нет худа без добра! — поспешил успокоить коллег по переломанным ногам Пчелинцев. — Мы теперь умнее стали, а это многого стоит! Теперь нас на мякине не проведёшь!

— Однако сомневаюсь, — не согласился тот, что у окна. — Куда бы мы ни ступили — везде грабли! Без них, проклятых, мы не знаем, не ведаем, что делать, куда идти.

— Вы правы! — продолжил Пчелинцев. — Но народ винить нельзя, хоть он и виновен.

— Как так? Виновен, но винить нельзя?