Искупление

— Он так просто не отдаст в чужие руки щенка, — резюмировал Сергей. — Мы не охотники, а такой собаке быть без охоты — худшего наказания не бывает!

— Это так! — закивал головой дед Матвей. — Был у меня кобель Байкал, охоту любил больше, чем хохол сало. Анфиса моя кормила его, а любил он всё равно меня. Я его и ругал порой, и наказывал, а любил он меня, а не хозяйку! Вот тако!

— Может, он просто хитрец? — улыбнувшись, сказал Пётр. — И вашим, и нашим.

— Може, и так, — кивнул согласно дед Матвей, — только за похлёбку он не менял охоту. Бывало, Анфиса нальёт ему похлёбки, и я тут с ружьём выхожу, он тут же бросат еду и мчится за мной! Прыгат, ластится — того и гляди, в радости чтоб хвост себе не открутил! Ох, и любят они охоту!

— У нас в партии всегда были собаки, — заговорил Пётр. — Больше дворняги. Но такие умные, скажу я вам! Такие преданные! Как-то бичи напали на повариху, а мы в это время были в поле, наши собаки так их уделали, что это стало им уроком на всю жизнь! Клочьями кожа с них свисала.

— Так им и надо! — высказалась Томка.

— Так-то так, — продолжил Пётр повествование, — но нам пришлось оплатить их лечение и ещё сверх того заплатить за испуг! А собак присудили усыпить!

— Это же безумие какое-то! — возмутилась Томка.

— А вот такие у нас законы! — развёл руками Пётр.

— Да, законы у нас хороши! — подключился и Анатолий. — Украдёт мужик гайку — шесть лет тюряги; украдёт кто-то миллиард, а не миллион даже, и он уважаемый человек. Он в высших, как теперь говорят, эшелонах власти. Он уже судит мужика за гайку, а страну продаёт за грош, имея от этого барыш в новый миллиард. Спрашивается, кому принадлежит эта страна? Рабочим и крестьянам? Да, им! Но только чтобы они в ней работали за гроши, набивая карманы своим работодателям миллионами. Хорошо живётся рабочим и крестьянам? Конечно! Лишь бы не было войны! Лишь бы не было революции, после которой очереди в квартал за солью и спичками. А можно и иначе. Без очередей. Думаю, пора менять положение вещей в мире.

— Как? — с усмешкой поинтересовалась Юля. Ей страшно хотелось осадить вспылившего вдруг сероглазого красавчика.

— Очень просто, — успокоившись, ответил Анатолий. — Отдать Богу — Богово, кесарю — кесарево! Ещё проще — построить своё, народное, справедливое государство. В этом государстве мудрые законы, обязательные для всех. Тут поработать и потрудиться надо, чтобы они были умные и обязательные для всех! Для президента и дворника! Конечно, кому-то такое не понравится, но это мелочи. Привыкнет, поймёт.

— А если не поймёт? — та же ухмылка.

— Тем для него хуже!

— Расстрелять? ГУЛАГ?

— Не исключено и это.

— Не кажется вам, что это будет не государство, а какой-то полицейский участок огромных размеров?

— Не кажется. Хотя бы потому, что по такому правилу живут многие государства. А если за это возьмётся народная власть народного государства, то успех будет виден с первых шагов его правления.

— Но ведь такое же у нас было!

— Такое, да не такое. Партия всё испортила. Сначала вела себя прекрасно, а потом того… заелась! — высказал своё мнение, молча наблюдавший эту словесную баталию, Сергей.

— Придёт новая партия, вон их сколько развелось! — не отступал от своего Анатолий. — Вожди в крючок согнулись от дряхлости, а власть не выпускают из рук. Обратили внимание, как прут туда прозорливые да хваткие людишки? В партию, так называемой власти, валом попёрли: а как же, там же президент и премьер, там же можно руки погреть хорошо! Это же ни какая-то народно-демократическая рабочая партия, которая будет бороться за права трудящихся и получать за это по морде, это партия, дающая право руководить массами, принимать законы, и конечно же, обогащаться. Доходная партия! Покрутился в ней и обеспечил себе безбедную жизнь!

— Партии во всех странах, — глядя, как на чудо, на оратора, заговорил Пётр, — и никто от них не избавляется. Даже в хвалёной демократической Америке их с десяток.

— Партии стали образовываться чуть больше ста лет назад, и создавались они для борьбы, для захвата власти.

— А теперь для чего? Тоже для влезания во власть.