Искушение

Побузив, Алеша согласился на «бабочку», однако, повертев сына перед собой, Пугачев нашел, что «бабочка» ему не к лицу, и махнул рукой. Сам он наряжался долго, впервые, пожалуй, столько времени тратил на эту процедуру.

— Не в чем идти! — пожаловался он сыну, который принимал в происходящем посильное участие. — Совершенно не в чем. Я голый.

— Ты не голый, папа. На тебе вон какие длинные трусы.

— И, кстати, трусы ни к черту. Впрочем, это как раз неважно.

Остановился он на старых брюках в полоску, хоть сидевших прилично, и клетчатом спортивного покроя пиджаке. Слава богу, у него имелась рубашка, к которой не придерешься. Недавно одна из сотрудниц приволокла на работу разное барахло, которое муж привез из ФРГ, и устроила распродажу. Пугачеву досталась рубашка.

— Рубашка меня не подведет, — пояснил он Алеше.

Дверь им открыла сама именинница. Алеша сразу смутился и начал переминаться с ноги на ногу. Надя его обняла и поцеловала.

— Вот ты и пришел ко мне в гости, малыш! — сказала она.

Это обращение ему не понравилось, он отпихнулся от девушки обеими руками и ответил:

— Я и папу привел. Что же вы его не целуете?

— Действительно, — откликнулась Надя и подставила Федору Анатольевичу щеку.

В этот самый момент в коридоре появился Павел Павлович.

— Рад! Рад! — пробасил он с таким же выражением, с каким следователь обращается к преступнику, долго избегавшему ареста.

Не сдержался все же отец, заметив, как его дочь целует посторонний мужчина. Надя их представила друг другу с игривой официальностью. Федор Анатольевич вывалил из кармана носовой платок, связку ключей и коробочку с духами. Ключи упали на пол, а духи он опять убрал в карман, но тут же спохватился:

— Это вам, Надя. Подарок. Ничего лучшего мы с Алешей не сумели придумать.

Потом было долгое сидение за столом, проходившее в дружески-дипломатической обстановке. Анастасия Ивановна подкладывала поминутно еду в тарелки гостей, а Павел Павлович неукоснительно следил, чтобы не опустела рюмка Пугачева.

— Что же вы ничего не едите? — спрашивала Анастасия Ивановна. — Этот холодец мы с Наденькой готовили.

— Хорошо его запить водочкой, — добавлял Павел Павлович. — Эх, хорошо!

И Пугачев ел, пил без передышки, как загипнотизированный. Вскоре он понял, что больше никаких гостей не будет. Это его насторожило. Надя помалкивала, добродушно улыбалась, изображая скромную благовоспитанную дочь. Стол ломился от яств.

— Спасибо! Честное слово, хватит! — вежливо кивал Пугачев, умоляюще взглядывая то на Надю, то на Павла Павловича, к коему проникся симпатией, возможно, потому, что тот не выпускал из рук бутылку и был похож на радушного официанта. «Это же фарс, то, что здесь происходит! — подумал Пугачев. — И я опять в роли клоуна».

Он успел опьянеть и теперь не так отчетливо различал лица Надиных родителей, зато Надино видел хорошо и близко. Оно было изумительно, это даже было не лицо, а берег обетованный, к которому положено стремиться изо всех сил. Неважно, пьяный ты или трезвый. Надо стремиться и спешить.

Беседа за столом была самого светского толка. Павел Павлович советовался с ним насчет покупки, машины.

— Все-таки, как вы считаете, что лучше — «Жигули» или «Волга»? — спрашивал отец Нади. — У меня раньше был «Москвич», но я его продал. Думал, вообще обойдемся без машины, без лишних хлопот. Но, знаете ли, привык, и уже трудно обходиться.

— «Волга» — большая семейная машина, — рассуждал в ответ, Федор Анатольевич. — Но «Жигули» лучше. В смысле, маневренности.

— Вы совсем не кушаете! — беспокоилась Анастасия Ивановна, жалостливо засматриваясь на Алешу. — И мальчик не кушает. Тебе не нравится, Алеша? Бери еще торт… Ну-ка, давай свою тарелку.

— Не хочу! — Алеша умял уже куска четыре бисквитного торта и теперь чуть ли не засыпал на стуле.

Но он не забывал про патроны и ждал случая, чтобы вступить в разговор. Он ждал, чтобы Надя сама вспомнила про пистолет, но она не вспоминала. Она, сидела рядом и иногда невзначай гладила его по головке, по плечу. Унижала этим страшно. «Я не маленький, — думал Алеша. — Зачем она так при всех?»

Павел Павлович обнаружил, что водка кончилась и на столе осталось только сухое вино.

— Вдарим, нешто, по рислингу? — предложил он Пугачеву. Сам он только пригубливал.

— Охотно, — согласился тот. — Охотно вдарим.

«Какой дикий фарс, — продолжал он злиться. — И зачем этот пожилой, умный, опытный человек обхаживает меня, как младенца? За кого он меня принимает? Ах, да! Они смотрят, какую опасность могу я представлять для их дочери… Неужели непонятно, что ровно никакой? Неужели он еще не понял? Мать, я вижу, давно поняла. А он еще нет?»

Он решил помочь Павлу Павловичу, утешить его настороженное родительское сердце.