Искушение

Быстро, легко шагал Федор Анатольевич и улыбался солнышку, домам, серым, тучно вспархивающим из-под ног бесстыдным птицам — голубям. Он даже толком не сознавал, куда идет, но спешил чрезвычайно. Точнее, он помнил, что направляется к классной даме сына, но не давал себе отчета, откуда вдруг столько энергии появилось в его походке, откуда веселая расхристанность души, сопутствующая приближению к печальной, в общем-то, цели.

«Ах! — скрипело в сердце Федора Анатольевича. — И то подумать. Мытарься не мытарься, а жить продолжать, конечно, стоит того. Надо жить бодрее, достойнее — ради сына, ради себя самого. Надо, может быть, взять себя когда-нибудь в руки и попробовать еще разок рвануться, промчаться по этой призрачной гаревой дорожке, где так много бегунов в начале и совсем мало у финиша».

У школы Федор Анатольевич притормозил, отряхнул с себя неряшливые глупенькие мыслишки и вошел в вестибюль сосредоточенный, мрачноватый, знающий себе цену мужчина с легким пивным перегаром. Он прошел на второй этаж в учительскую и, открывая дверь, успел обернуться памятью к своим собственным школьным денечкам, когда за такой же дверью с такой же надписью скрывалось нечто недоступное обыкновенному пониманию, нечто таинственное и зловещее.

Что там они все вместе делают — учителя наши? Разве возможно быть им всем вместе, как обыкновенным людям?

— Екатерина Исаевна, я отец Алеши Пугачева, — доложил Федор Анатольевич.

— А я помню вас, помню, — без злорадства, но и без радости откликнулась учительница. — Очень хорошо, что соизволили прийти наконец… Подождите минуту, сейчас мы побеседуем.

Он видел в щель прикрытой двери, как она доспорила о чем-то с профессорского вида педагогом, домахала перед ним тоненькими среди модных широких рукавов платья ручками, как понесла к нему, Пугачеву, полное, тугое женское тело, именно тугое и женское, а не какой-нибудь затянутый в пеструю ткань скелет, и он обратил на это внимание. И пока они шли по коридору, отыскивая пустой класс, он еще раз отметил, что идет рядом с женщиной, обыкновенной толстой бабой, вдобавок с измазанным мелом левым ухом.

«А чего ты ожидал-то? Чего? — надавил на свое дурашливое настроение Федор Анатольевич. — Может быть, ты ожидал встретить Сухомлинского?»

Екатерина Исаевна начала разговор на задушевной ноте.

— Мальчик ваш, Федор Анатольевич, трудный ребенок, трудный — это сразу бросается в глаза. Вы согласны со мной?

— Все дети трудные, — кивнул Пугачев, набираясь терпения: у него не было возможности портить отношения с человеком, который будет учить сына уму-разуму не один год. — На то они и дети.

Екатерина Исаевна поморщилась, откинула со лба кокетливую прядь волос.

— Да, конечно. Я вас понимаю… У вас ведь один ребенок, которого вы не смогли воспитать, а у меня их сорок. Ну-ка, прикиньте, у кого больше возможностей сравнивать и делать выводы! — Она даже с какой-то жалостью взглянула на Пугачева, вероятно, и он был для нее кем-то вроде трудного ребенка, не более того. В интонациях, в манере вскидывать брови, еще в чем-то неуловимом чувствовалось, как надежно уверена в себе классная руководительница, как она ясно понимает суть вещей.

— Позвольте, — мягко заметил Пугачев. — Но у вас было слишком мало времени определить… Зачем же сразу такой ярлык — трудный ребенок? (Про себя прикинул, сколько ей может быть лет, и решил: они ровесники, немного за тридцать.)

— Я объясню, — лицо Екатерины Исаевны смахивало на чистый лист бумаги, испещренный иероглифами, — так представилось неожиданно Пугачеву, — и самый странный иероглиф — двигающиеся, растягивающиеся резиновые губы. «Кто-то их ведь целует!» — не позавидовал он.

— Я объясню, — учительница написала на лице улыбку-укор. — Чтобы выявить внутренний мир ребенка, достаточно, пожалуй, одной беседы. При наличии опыта, разумеется. Так вот, я сразу подметила у вашего Алеши склонность к эгоцентризму. Понимаете? В его возрасте, Федор Анатольевич, трудный ребенок — это не серия поступков, отнюдь. Это скорее потенция, извините за грубое слово. То есть готовность к совершению вызывающих, противообщественных поступков. Или еще точнее и понятнее — это предрасположенность к тенденциозной линии поведения.

«Боже мой!» — пожалел сына Пугачев.

— Вы замечали, как ваш Алеша отвечает на вопросы? Не замечали? А жаль. Родители вообще малонаблюдательны по отношению к личным детям. Так вот, на вопрос он старается отвечать не прямо, а как бы в свою очередь завуалированным вопросом. Грозный признак, Федор Анатольевич! Понимаете меня?

— Не совсем.

На лице Екатерины Исаевны нарисовалась улыбка-недоумение, улыбка — просьба контакта.