ЭНГСТРАН. Да как же! Мы с Иоханной и порешили воспитать на эти деньги ребенка. И так и сделали. И я в каждом, то есть, гроше могу оправдаться.
ПАСТОР МАНДЕРС. Но это значительно меняет дело.
ЭНГСТРАН. Вот как оно все было, господин пастор. И смею сказать, я был настоящим отцом Регине, сколько сил хватало… Я ведь слабый.
ПАСТОР МАНДЕРС. Ну-ну, дорогой Энгстран…
ЭНГСТРАН. Но, смею сказать, воспитал ребенка и жил с покойницей в любви и согласии, учил ее и держал в повиновении, как указано в писании. И никогда мне на ум не вспадало пойти к пастору да похвастаться, что вот, мол, и я раз в жизни сделал доброе дело. Нет, Якоб Энгстран сделает да помалкивает. Оно — что говорить! — не так-то часто, пожалуй, это с ним и бывает. И как придешь к пастору, так впору о грехах своих поговорить. Ибо скажу еще раз, что уже говорил: совесть-то не без греха.
ПАСТОР МАНДЕРС. Вашу руку, Якоб Энгстран.
Движение, полюсами которого являлись «гнев» и «прощение», завершено. Между ними — переход.
Характеры обоих героев абсолютно понятны. Энгстран, помимо того что он лжец, настолько же хороший психолог, насколько Мандерс наивен. Позднее, когда Энгстран уходит, фру Алвинг говорит Мандерсу: «Вы будете и останетесь большим ребенком, Мандерс».
Нора, напротив, ребенок, который становится зрелым человеком, и в наиболее полной мере это взросление раскрывается перед нами в сцене с Хельмером. Менее мастеровитый писатель превратил бы последний эпизод «Кукольного дома» в фейерверк острых реплик, таким образом создав скачкообразный конфликт в образе Норы. Тогда мы видели бы, как медленно меняется Хельмер, но не наблюдали бы за развитием Норы, и если бы она сообщила о своем намерении уйти от мужа без необходимого для такого шага переходного периода, то удивила бы нас — не сумев убедить. В жизни подобный переход действительно может произойти после всего лишь одной минуты обдумывания, но Ибсен преобразовал это размышление в действие, чтобы зрители могли увидеть и понять его.
Человек может разозлиться мгновенно, в тот самый момент, когда его оскорбили, но и тогда он неосознанно совершает мысленный переход. Ум воспринял оскорбление, взвесил отношения с обидчиком, обнаружил, что это неблагодарный человек, злоупотребивший дружеским отношением, вдобавок плюнувший в душу. Этот стремительный пересмотр взаимоотношений с обидчиком заставляет взглянуть на него по-другому. Подобные раздумья могут занять всего долю секунды. Таким образом, на мой взгляд, сиюминутная вспышка гнева — это не скачок, а результат мыслительного процесса, пусть даже очень быстрого.
Ничто в природе не совершает скачков в своем развитии, поэтому и на сцене такого тоже быть не может. Хороший драматург зафиксирует мгновенные движения ума, как сейсмограф, выписывающий кривую колебаний земной поверхности за тысячи миль.
Нора решила уйти от Хельмера после того, как он, обнаружив письмо Крогстада, вышел из себя. В реальной жизни она могла бы смотреть на него, оцепенев от ужаса, не говоря ни слова. Она также могла бы отвернуться и уйти от взбешенного Хельмера. Такое возможно, но в пьесе это выглядело бы как скачкообразный конфликт и свидетельствовало бы о плохой драматургии. Автор должен обозначить все шаги, предшествующие принятию решения, независимо от того, показаны ли они посредством конкретных действий персонажа или отражены в его мыслительном процессе.
Можно написать пьесу об одном-единственном переходе. «Чайка» и «Вишневый сад» Антона Чехова построены именно таким образом, хотя при этом драматический переход от одного полюса к другому совершается в один шаг. Естественно, подобные пьесы, основанные на одном переходе, развиваются медленно, но содержат конфликт, кризис и кульминацию, хотя и в уменьшенном масштабе.
Так, между «препятствованием честолюбивым планам» и «возмущением» есть переход. Многие авторы перескакивают от первого ко второму без остановки, поскольку им кажется, что реакция должна последовать незамедлительно. Однако даже в том случае, когда негодование вызвано чем-то внезапным, имеет место серия мелких движений — переходов, которые и приводят героя в конечное состояние.