Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Неведомые заказчики проявили поразительное отсутствие пиетета, попросив Лукаса написать наверху (где скорее ожидаешь увидеть Христа и ангелов) бытовую сценку, в которой лишь нимбы, не очень заметные на золотом фоне, сообщают об особой значительности персонажей. «Золотой тон неба сообщает всему нежную вечернюю ноту»[624]. Увитая виноградом пергола помогает нам представить трапезу на воздухе в уютном дворике с импровизированным столом, поставленным наискосок на козлах. Бадья с прохладительными напитками заставляет ощутить остывающий жар уходящего дня. Мужчины важно беседуют, женщины пребывают в бессловесном движении – истово покаянном у Магдалины, грациозно-услужливом у хлопотливой Марфы. Магдалина омывает ноги Христа слезами, отирает волосами, целует их и умащает миром «из нарда чистого, драгоценного». Христос говорит Симону: «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много». Рядом с Христом и Симоном сидят Лазарь (с нимбом) и Иуда Искариот, который недовольно шепчет на ухо Лазарю: «Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?» Предметы на столе расставлены в непринужденном беспорядке, местами соприкасаясь друг с другом. Рука Христа вторгается в этот натюрморт, отбрасывая на скатерть тень и частично заслоняя сосуд. Рука Симона, указывающего на Марию, изображена в ракурсе, требовавшем от художника уверенного мастерства. Левый угол заполнен прикорнувшей левреткой, поза которой, вторя позе Магдалины, усиливает тему смиренной верности – главную в этом евангельском эпизоде.

Вертикальные элементы каркаса алтаря сами собой предлагали развернуть рассказ в виде ряда примыкающих друг к другу клейм. Но, использовав эту возможность, живописец демонстративно нарушил границы кадров: марсельский мыс вдается в море, волны плещутся у ступеней набережной, а храм примыкает к графскому дворцу. И Средиземное море, и Марсель, языческий правитель которого оказал гостеприимство изгнанникам, и кафедральный собор в Экс-ан-Провансе, куда ангелы доставили Магдалину по воздуху после ее многолетнего покаяния в пустыне, чтобы она могла получить последнее причастие из рук епископа Максимина, – все эти пространства переходят одно в другое, хоть и меняя качества, но не прерываясь.

Таким же непрерывным и качественно неоднородным является пространство в сцене поклонения агнцу в «Гентском алтаре», освященном в том же году, что и алтарь в Тифенбронне. Однако у ван Эйка группы праведников, симметричные одна другой, стекаются к расположенному посредине престолу, поэтому там не возникает сомнения, что все они представлены в один и тот же момент. Остановленное ван Эйком время есть вечность. Пространственность главной сцены «Гентского алтаря» не противоречит величественной иерархии целого.

Иное дело у Мозера. Здесь пространственное единство воспринимается как эквивалент времени, текущего непрерывно, хотя сцена в соборе отделена от картины плавания святых многими годами. Время течет слева направо, и нам удобно воспринимать историю Магдалины именно в такой последовательности, беспрепятственно переходя из одной зоны пространства в другую. Нам хочется удерживать в поле зрения ось симметрии и одновременно двигаться по горизонтали. Иератическая торжественность сопротивляется житейской повествовательности – и обе выигрывают в борьбе друг с другом.

Нас отрывают от благодушного созерцания вечерней трапезы, чтобы заставить пережить смертельную опасность плавания в открытом море на утлом плоту. Затем предлагают словно бы украдкой увидеть чудом уцелевших изгнанников, погруженных в глубокий сон. Их беззащитность внушает тревогу: им еще не дозволено войти в город, над которым на шпиле далекого замка красуется языческий полумесяц; решается их судьба – они же, обессиленные, спят беспробудно. Магдалины нет среди них, мы ее ищем и находим далеко наверху, в спальной графа, где она обращается к графине с просьбой приютить гонимых за веру. Наконец мы становимся свидетелями чуда Магдалины, предшествовавшего ее вознесению на небо. Мастерство Мозера не в том, какие избраны эпизоды – это было решено заказчиками, – а в эмоциональных контрастах, которыми противопоставлены и связаны между собой эти сцены, образующие взволнованное повествование.