Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

«…И мертвая, она выглядела еще милее, чем когда она была еще жива» – этими словами Альбрехт заканчивает описание последнего часа Барбары в своей «памятной книжке». «И я не в силах воздать ей достаточной хвалы и описать все ее добрые дела и милосердие, которое она выказывала каждому. Эта моя благочестивая мать родила и воспитала восемнадцать детей; она часто болела чумой и многими другими тяжелыми и странными болезнями; и она прошла через большую бедность, испытала насмешки, пренебрежение, презрительные слова, много страха и неприязни, но она не стала мстительной. 〈…〉 И она сильно боялась смерти, но говорила, что не боится предстать перед Богом. Она тяжело умирала, и я заметил, что она видела что-то страшное. Ибо она потребовала святой воды, хотя до того долго не могла говорить. Тотчас же после этого глаза ее закрылись. Я видел также, как смерть нанесла ей два сильных удара в сердце и как она закрыла рот и глаза и отошла в мучениях. Я молился за нее. Я испытывал тогда такую боль, что не могу этого высказать»[797].

Альбрехт Дюрер. Портрет матери. 1514

Последние десять лет жизни Барбара провела в доме сына. В гравюре «Святой Иероним» светелка отшельника – это рабочая комната Дюрера в том самом доме, где она умирала, когда он трудился над гравюрой. Вероятно, «Святой Иероним» появился незадолго до смерти Барбары, а «Меланхолия I» – вскоре после ее кончины.

Бог дал мне, меланхолику, природу,
Подобную земле, – холодную, сухую.
Присущи мне землистый цвет волос,
Уродливость и скупость, жадность, злоба,
Фальшь, малодушье, хитрость, робость,
Презрение к вопросам чести
И женщинам. Повинны в этом всем
Сатурн и осень[798]

.

Эти стихи помнились Альбрехту с детских лет по картинке, на которой были изображены сангвиник, холерик, флегматик и, как всегда последним, меланхолик. Он стоял у конторки, на которой были разложены кучками монеты, правой рукой уныло подпирая голову (этим жестом художники наделяли меланхоликов еще с античных времен, видя в сжатой кисти руки признак скупости), левой придерживая висящую у пояса кошелку. Иногда меланхоликов представляли ленивой супружеской парой: жена дремлет у прялки, муж уткнулся лицом в сложенные на столе руки или клюет носом над книгой.

У «Меланхолии» Дюрера есть кое-что общее с ними: оцепенение, опертая на руку голова, нераскрытая книга на коленях, кошелка у пояса[799]. Но в остальном она не имеет ничего общего с этими аллегориями.

Нас привели на террасу, находящуюся на головокружительной высоте. Внизу, озаренные призрачным светом, спят горы, море, города, спят корабли и рощи. Глубокая ночь (в этом убеждает сияние небесного тела на темном небе). Но взгляд крылатой женщины, светящийся на затененном лице, выдает напряженную работу ума[800]. В руке у нее циркуль. В центре, на покрытом накидкой жернове, пристроился путто. Со свойственной детям серьезностью он что-то выцарапывает острием на дощечке. О лени здесь не может быть и речи!

Как странно все вокруг! Почему надпись «Melencolia I» принадлежит мерзкой летучей твари, а не благородной фигуре, олицетворяющей меланхолию? Куда и откуда ведет лестница? К чему на голой каменной стене эти роскошные часы? Кому нужна «Юпитерова таблица», в которой числа по любой горизонтали, вертикали и диагонали дают в сумме тридцать четыре? Для чего висит над ней колокол? К чему на площадке, открытой ветрам, эти весы, чашечки которых выйдут из равновесия при малейшем колебании воздуха? Что за странный каменный многогранник лежит на краю террасы и что значит шар? Для чего поднят сюда жернов? Почему страж-пес (атрибут зависти, обычный спутник меланхолии) дремлет, когда его хозяйка бодрствует? Почему разбросаны как попало строительные и столярные инструменты – выглядывающий справа из-под платья наконечник кузнечных мехов, гвозди, линейка, пила, рубанок, кусачки, шаблон, чернильница с пеналом, молоток, тигель с пинцетом для горящих углей? И наконец, какое отношение все это имеет к меланхолии? Ведь ничего подобного нет в прежних аллегориях этого темперамента.