Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Изумительно риторическое совершенство образной речи Дюрера. Апостолов четверо, но силуэтов всего два: ярко-красный плащ Иоанна, зеленовато-серый плащ Павла. Вертикали досок прочно держат в себе это мощное созвучие. Фигуры видны несколько снизу, как если бы ваши глаза находились на уровне книг, что держат в руках эти гиганты. Блистающий золотом ключ Петра и сверкающий сталью меч Павла перекрещиваются воображаемым горизонтом, отсекающим от нижней кромки картины чистый квадрат. Над ним возвышаются четыре лика. Сопоставьте темпераменты. Общее в натурах сангвиника Иоанна и флегматика Петра – влажность; она иссушается горячим цветом Иоаннова плаща. Общее в натурах меланхолика Павла и холерика Марка – сухость, умеряемая холодным тоном плаща Павла. Апостолы соотнесены друг с другом не только типологически, но и непосредственным взаимодействием. Опущенных глаз Иоанна и Петра не видно: Иоанн молча предлагает Петру вчитаться в открытую страницу. Павел тоже молчит, но по взгляду темно-коричневого ока, пронизывающему вас до глубины души, вы чувствуете, какой гнев клокочет в его сердце в ответ на горячие инвективы Марка против книжников. Книга у этих двоих закрыта, но глаза их сверкают[819]. Слева перед вами образ созерцательной жизни, справа – образ жизни деятельной. «Так слились в едином союзе Портрет и Идея, так был создан идеальный портрет в высочайшем смысле этого слова»[820].

Альбрехт Дюрер. Четыре апостола. 1526

На последнем автопортрете Дюрер предстает перед нами в образе, родственном imago pietatis – страждущему Христу, Мужу Скорбей. Не говорит ли это о непомерном высокомерии художника? Отнюдь нет. Истинный христианин, подражая Христу, переживает его страдания, как свои собственные. Но подражание не есть отождествление. Точно так и сходство автопортрета с Мужем Скорбей – аналогия, а не тождество.

Imago pietatis – это образ воскресшего Христа, держащего орудия Страстей, которые следует понимать как оружие, которым он открыл человечеству путь к спасению. Это образ одновременно трагический и триумфальный. Как трагедия и триумф предстает перед Дюрером и его собственная жизнь. Он, всю жизнь стремившийся к красоте и истине, вынужден признать: «Но что такое прекрасное – этого я не знаю». «Наш слабый разум не может достигнуть полного совершенства во всех науках, истине и мудрости». «Заблуждение присутствует почти в каждом суждении, и как бы хорошо мы ни выполнили наше произведение, всегда возможно сделать еще лучше». Коротка жизнь, многое останется неосуществленным. И все-таки он верит, что трудится не напрасно: «Я надеюсь зажечь здесь маленький огонек. И если все вы будете вносить в это искусные улучшения, со временем из него может быть раздуто пламя, которое будет светить на весь мир»[821].

Идея этого автопортрета двойственна. Бессильно опущенные руки едва способны удержать бич и розги. Худое длинное тело ссутулилось[822]. Но в протяжных линиях рук и торса есть согласный ритм. Плоть изнурена, но не унижена. Тело не выглядит ни жалким, ни безобразным. Опираясь на его линии или, лучше сказать, отталкиваясь от них, страждущий высоко поднял свой прекрасный лик. В скорбных устах еще не замер стон, в глазах – мольба и укор, но в них чувствуется и пробуждение воли. Вместо рабской покорности – порыв, воодушевление. Голова, поднятая так, что мы видим ее немного снизу, высится в широком светлом пространстве, и волосы развеваются на ветру, как языки пламени. Небеса готовятся принять воскресающее божество с лицом Альбрехта Дюрера – «пламя, которое будет светить на весь мир».

Дюрер умер в 1528 году на Страстной неделе, перед Пасхой. Написанная Пиркгеймером латинская эпитафия на бронзовой доске на кладбище Святого Иоанна в Нюрнберге гласит: «Памяти Альбрехта Дюрера. Все, что было в нем смертного, погребено в этой земле. Он покинул этот мир на восьмой день перед апрельскими идами 1528 года».