Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Охотничья чуткость к особенностям повадки помогла Кранаху осознать, что сила женщины не в красоте и не в величавости, а в очаровании, в том, что не поддается анализу и непереводимо в оптимальное соотношение величин, в канон. Он остался равнодушен к опытам итальянцев и Дюрера в пропорционировании совершенных тел и лиц. Совершенство холодит, а очарование согревает сердце – таков мог бы быть девиз Кранаха – создателя ню. Очаровывает не конструкция, не устойчивость тела, а грация поз и движений. Грацию Кранах передавал контурами, которые, казалось, медленно поднимались от непрочно поставленных стоп, осторожно ища равновесия и лишь на миг обретая его завершающим движением головы и рук. Эти женщины находятся в тайном родстве с деревьями. Каждая готова стать новой Дафной, пленительной недотрогой, дочерью земли и бога реки. Непередаваемая словами чистота, свежесть, нежность их тел – эффект приема, изобретенного Лукасом еще в Вене и теперь доведенного до совершенства: цветовые тона он оттенял и сплавлял воедино многократным наложением прозрачных лаков[853].

Лукас Кранах Старший. Венера. 1532

На последней большой картине Кранаха мы видим бассейн с фонтаном, увенчанным изваянием Венеры и Купидона. Чудесный источник доступен только женщинам. Мало сказать, что он возвращает молодость, – он воскрешает, ибо в волшебной купели преображаются даже такие старухи, которые были уже не в силах ходить. Как в потусторонний мир, ступают на берег молодости счастливые пленницы богини любви. Сад любви на правом берегу и безобразное нагромождение скал с пучками падающих деревьев на левом образуют такой же острый контраст, как юность и старость. Слышавшийся на протяжении столетий пророческий голос мертвых, завидующих живым: «Мы были как вы – вы станете как мы», здесь оборачивается обещанием вечного счастья.

Из шатра выходят они знатными дамами, и галантные кавалеры ведут их к столу под сень виноградной лозы. Там, с бокалом доброго вина и легкой закуской, почтенные сверстники Лукаса Кранаха Старшего ведут с ними ласковые беседы, пока кто-нибудь из тех, что помоложе, не умчит то одну, то другую из дам в вереницу пар, кружащих вокруг дерева под музыку флейты и барабана. Это живописное завещание старый Кранах составил за семь лет до смерти, настигшей его в 1553 году.

Лукас Кранах Старший. Фонтан юности. 1546

Инженер человеческих душ

«Матеус Грюневальд, иначе называемый Матеус из Ашаффенбурга, по праву не только не уступает никому из лучших гениев среди старых немцев в благородном искусстве рисунка и живописи, но воистину должен считаться если не выше, то равным самым выдающимся из них. Однако остается лишь пожалеть, что этот замечательный человек и его произведения оказались до такой степени преданными забвению, что я не знаю среди ныне живущих никого, кто мог бы сообщить о его деятельности хотя бы какие-нибудь записи или изустные сведения», – писал Иоахим фон Зандрарт в «Немецкой Академии» в 1675 году. Во втором издании своего труда фон Зандрарт назвал Матеуса (Матиса) из Ашаффенбурга «немецким Корреджо»[854]. Кажется, он попал пальцем в небо. Но не будем спешить с выводами.

Фон Зандрарт выстраивал историю немецкого искусства по модели, созданной Вазари для искусства итальянского. Вспомним Зандрартову трактовку исторической роли Шонгауэра: как Перуджино породил Рафаэля, точно так Шонгауэр породил «немецкого Рафаэля» – Дюрера. Чтобы придать концепции стройность и внушительность, фон Зандрарт теперь непременно должен был найти «немецкого Корреджо» – антипода Дюреру, который не уступал бы ему силой дара, резко отличался бы от него характером своего искусства и был бы надолго предан забвению[855]. Кранах был слишком хорошо известен. Бургкмайр, Альтдорфер, Бальдунг? Масштаб не тот. Гольбейн? Слишком близок к Дюреру. Концепцию спас Грюневальд. Понятна радость фон Зандрарта, сообщавшего сведения о жизни этого художника, столь же скудные, как и сведения Вазари о Корреджо[856].

Но были у фон Зандрарта и другие, не связанные с историографической идеей основания назвать Грюневальда «немецким Корреджо». Из всех немецких живописцев только Матис из Ашаффенбурга мог заслужить комплимент, отпущенный Вазари по адресу Корреджо: «Никто не владел колоритом лучше, чем он». Узнав у Вазари, что Корреджо «был большим меланхоликом в работе»[857], фон Зандрарт сообщает о Матисе: «Влачил одинокую меланхолическую жизнь»[858]. Тем самым он приписывает художнику порывистый нрав, переменчивость настроения, способность переживать и воплощать в своем искусстве широчайший диапазон состояний духа – от мрачного отчаяния до экстаза.