Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

В такое-то вот мгновение понял, вернее, ясно узрел Эль Греко, что такое город, который выбрала для него судьба. Толедо не стоит на земле – он обнажен землей, как бывают обнажены скалы. Он древнее покрытых зеленью холмов. Они расступились, чтобы дать солнцу, и ветрам, и дождям обгладывать, отбеливать костяк земли. И еще одна мысль озарила Эль Греко: Толедо господствует не только над Кастилией. Этот город – обнаженная твердь всей земли. Вот почему, в отличие от «Вида и плана Толедо», на котором смутно просматривается линия горизонта, на «Виде Толедо в грозу» город расположен на сферической покатости, позади которой вместо равнинного горизонта видно только небо. «Град Неба и Земли» – вспоминаются перед этой картиной слова Рильке о Толедо.

В то время Великим инквизитором был кардинал Фернандо Ниньо де Гевара. Скорее всего, именно его изобразил Эль Греко на портрете, находящемся в нью-йоркском музее Метрополитен. Это удивительный пример того, как многое может сказать художник о человеке построением картины, не сосредоточивая внимания на лице.

Образ этого человека соткан из противоречий. Неустойчивое положение силуэта, округлый подол сутаны, круги в орнаменте фона, покатые плечи, дугообразное провисание мантии – всеми способами Эль Греко стремится внушить впечатление потенциальной подвижности, раскачивания, вращения этой фигуры. Это свойства куклы, ваньки-встаньки. Голова кардинала, кажется, может повернуться только вместе с туловищем; вообразить его вставшим и распрямившимся невозможно. Сочетание подвижности и застылости воспринимается как метафора некой фобии, как если бы кардинал был фарфоровым и боялся разбиться от неосторожного движения. И сразу же вы улавливаете новое опасение во взгляде, брошенном на вас из-за стеклышек очков[1261]: как бы вы не заметили его тревогу. Расслабленность его правой руки, сообразная высокому сану и подконтрольная его воле, противоречит напряженности, выраженной непроизвольно-судорожным сжатием левой руки на подлокотнике. Видимо, нелегко было Великому инквизитору сохранять достоинство в делах, требовавших от него одновременно и неусыпной бдительности, и иератической представительности.

Профессору риторики из Саламанкского университета падре Ортенсио Феликсу Парависино-и-Артеаго было двадцать девять лет, когда он заказал Эль Греко свой портрет, попросив изобразить его в облачении ордена тринитариев[1262].

Ортенсио сидит, но нижняя часть фигуры написана так, что, не будь видны спинка и поручни кресла, могло бы показаться, что он стремительно движется вперед. Контрасты белого, черного и коричневого; порывистость жестов и поворота головы; лицо, запечатленное в тот момент, когда человеку пришла на ум некая идея, и вот он, глядя на вас и не нарушая правил приличия, внешне принадлежит вам, но на самом деле не расстается со своей мыслью и, может быть, сию же минуту пустит ее в ход, – благодаря всем этим мотивам, возникающим из небрежно-легких мазков в духе венецианской «sprezzatura»[1263], портрет излучает жизненную энергию, которой, верится, Ортенсио был наделен в избытке.

Этот портрет элегантен в том смысле, какой придавал слову «элегантность» Федерико Гарсиа Лорка: элегантность – это «сознательно рассчитанный ритм»[1264]. Фигура в целом построена по схеме, повторяющей форму орденского креста, украшающего белую монашескую рясу Парависино. Переведите взгляд с его наклоненного лица на легкий изгиб креста и ниже, на складку между ног, – и вы увидите, что его фигура выгнута дугой, к воображаемому центру которой, находящемуся где-то далеко за правым краем картины, сходятся пучком лучей линии книжного обреза, горизонталь креста и линия спинки кресла. Силуэт фигуры состоит из сужающихся геометрических форм: внизу – широко распахнутые полы сутаны, выше – оплечье, еще выше – белый капюшон и голова. Создается впечатление, будто фигура веером разворачивается вверх. Этот импульс мы невольно воспринимаем как метафору душевной подвижности Парависино. Но есть в его портрете и момент покоя: плавно провисающее оплечье – это часть круга, точно вписанного в верхнюю часть картины. В итоге молодой человек, как и подобает профессору риторики, успешно сочетает спиритуалистическую отрешенность с живым присутствием здесь-и-сейчас.

В сонете, посвященном памяти Эль Греко, Парависино связал начало и конец его жизненного странствия: «Крит даровал ему жизнь и искусство, а Толедо – лучший дом, где он через смерть достиг вечной жизни»[1265].

Английское искусство

«Возьми на память мой портрет…»

Волей Генриха VIII, осуществившего в 1530-х годах реформу Церкви, Англия превратилась в страну без церковного искусства. Разрыв с католической изобразительной традицией совпал с тем моментом, когда ветер Возрождения только начинал наполнять паруса английской культуры и Британия разворачивалась в том направлении, куда давно шла вся Европа.