Искусство и красота в средневековой эстетике

Эту абсолютную единичность haecceitas, ее определяющее воздействие на уникальный характер отдельно взятого индивида, это столь глубокое и вместе с тем созвучное современному мировосприятию представление Дунс Скот не торопится связать с проблемами эстетического порядка. Тем не менее очевидно, что в его философской позиции в полной мере отразилась та культурная атмосфера, в рамках которой происходила постепенная переоценка индивидуальных ценностей и которая дает о себе знать как в искусстве интернациональной готики, так и в начатках готики пламенеющей.

Классическая готика (Шартрский и Амьенский соборы) в основном соответствовала тому мировосприятию, которое улавливало в предмете прежде всего свечение типического и которое, как уже было сказано, стремилось выявить во множественности единство. Что касается готики середины XIII века, то здесь восприятие целого сменяется восприятием частного: видение становится более аналитическим, множественность обольщает взор (в период позднего Средневековья подобного рода аналитическое восприятие достигнет апогея в миниатюрах и франко-фламандской живописи). Не будет преувеличением увидеть здесь forma relationale (соотносительную форму), которая в философии Дунса Скота приходит на смену форме автономной. Одновременно чувство типического мало-помалу сменяется чувством индивидуального: в скульптуре постепенно угасает стремление к фиксации человеческих типов и категорий, на первый план выходит особенное, неповторимое. Известно, какие именно факторы культурного и социального взросления способствовали данной эволюции. Однако не может не вызвать удивления, как собственно философское знание, втянутое в споры, которые кажутся сугубо академическими, подспудно отвечает на культурные запросы своего времени и позволяет догадываться о возникновении возможных отношений и тенденций.

Теория этости (haecceitas) указывает путь, по которому ни Дунс Скот, ни его современники еще не могли пройти. Haecceitas постигается не отвлеченным разумением, но интуицией: разум может уловить ее лишь смутно, ведь его сфера – это сфера универсальных понятий. С одной стороны, индивидуальность, несводимость ни к чему иному, самобытность, с другой – интуитивное познание. Нет необходимости говорить о том, сколь важными окажутся эти понятия в ходе дальнейшего развития эстетических теорий.

С появлением рассмотренных выше понятий представлению о красоте как некоей органической целостности приходит конец – по крайней мере, в том виде, в каком его могли сформулировать схоластические системы: аналитичность восприятия и ощущение качественной индивидуальности, которую следует постигать интуитивно, – вот два полюса, развиваясь между которыми, начинает распадаться томистское понятие органического эстетического целого (ср.: De Bruyne 1946, III, p. 352 ss.; относительно Дунса Скота вообще см.: Gilson 1952а и Bettoni 1966).

Невозможно представить себе присутствие понятия органического эстетического целого в философии Уильяма Оккама, даже если у этого автора кое-где и появляются дежурные отсылки к разработанным в традиции темам. Абсолютная случайность сотворенных вещей и отсутствие в Боге вечных упорядочивающих идей отныне приводят к разрушению понятия о стабильной упорядоченности (ordo) Космоса, упорядоченности, подчиняющей себе вещи, к которым устремлены наши психологические вожделения и которой мог бы вдохновляться artifex (художник, творец). Порядок и единство вселенной, утверждает Оккам, – это не некая цепь, соединяющая между собой тела, расположенные в самой вселенной (quasi quoddam ligamen ligans corpora). Тела – это абсолюты, различающиеся в числовом отношении (quae non faciunt unam rem numero, то есть которые числом не образуют одну вещь) и беспорядочно отстоящие друг от друга. Под порядком подразумевается их взаимное расположение, но не некая имплицитно заключенная в их сущности реальность (Quodlibet. VIII, 8). Исчезает понятие организующей формы, рационального начала, которое несводимо к составным элементам целого и в то же время придает им форму. Части располагаются определенным образом, но praeter illas partes absolutas nullo, res est, то есть кроме этих абсолютных частей не существует никакой вещи (Ordinatio 30, 1).