Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Сама биография Гаврильчика была произведением искусства. Высокосознательное имя, отец – командир-пограничник, раннее детство в Средней Азии, на погранзаставах, мать бросила его на отца, отец погиб в Курской битве, об Ашхабадском художественном училище, куда мальчик только что поступил, пришлось забыть – как сына погибшего офицера его определили в Ташкентское Суворовское училище. Служил вахтенным офицером, в 1955‐м, уволившись в запас, оказался в Ленинграде, работал инженером в КБ, но начиная с 1970‐х пошел по пути экономии времени и сил, нужных ему для живописи: плавал шкипером, занял отличную должность «машиниста станции подмеса», кочегарил. Не вылезал из библиотеки Академии художеств и отдела эстампов Публички, кружил по Эрмитажу, то там, то сям учился понемногу, познакомился с бывшими филоновцами, стал выставляться на квартирных выставках и тех двух-трех официальных, которые разрешили. Пил и писал. Писал картины и стихи. 1980‐е, 1990‐е, 2000‐е изменили мир вокруг, но ничего не поменяли в самом Гаврильчике. «Гаврила говорит», – так он начинал разговор по телефону, и никаких уточнений больше не требовалось. Пока его старые подельники по неофициальным выставкам строили свое героическое прошлое, пока молодые и кичливые тусовались и играли в большое западное искусство, пока совсем новые люди открывали новые дорогие галереи и пили на вернисажах из правильных бокалов для шампанского, он шаркал по своему городу-коммуналке, и говорил нам о нежности и любви жизни как таковой.

Человек, томим талантом,
Бабу снежную слепил.
И в стремлении галантном
Эту бабу полюбил.

Его долгое время приписывали по части наивного искусства – надо же куда-то приписать. Но нет, наивом тут и не пахнет. Он слишком много знал об искусстве и слишком хорошо понимал, что делает и в каких пропорциях. Его «перерисовки» картин из школьной хрестоматии – не ерничество, а «пересказ» культового образа через оптику заставляемого пересказывать его ребенка. Его советские старики, военные и дети застыли в открыточных позах и растворяются в ностальгической нежности нарисовавшего их художника. Гаврильчик переводит тяжеловесный и душный советский изобразительный язык на язык улицы, подворотен, очередей и густо пахнущих мочой и пивом забегаловок. Нет существа романтичнее, чем ленинградский алкоголик зимой. Картины, будто сотканные из бесконечных монологов и видений забытых властью и обществом людей, складываются у Гаврильчика в мир прекрасных идей и чувств, где любви больше, чем боли, она лечит и без нее никак.

Погода стоит петроградская
И слякоть, и дождь, и туман.
Увы, ситуация бл#дская,
Мучительно нужен стакан.

В первой строфе этого стихотворения вместо «стакана» стоит «наган». Но Гаврильчик не был бы Гаврильчиком, если бы стакан не победил. Да и вообще радости в жизни куда больше:

Все прелестно! Все красиво!
Там мужчины дуют пиво,
Там народ спешит в кино,
Там транзистор, там гитара.
Где ни плюнь – повсюду пара.
Всюду радости вино.

9 апреля 2018

Сотворение мифа

Умер Леонид Соков

7 апреля в Нью-Йорке на семьдесят седьмом году жизни умер замечательный русский скульптор и художник Леонид Соков. Одна из центральных фигур соц-арта, насмешник и острослов, он был обязательным участником любой выставки про «нонконформистское» искусство. Разъезжая по свету, его работы рассказывали про советские (позднее – российские) стереотипы, хотя, на самом деле, сделаны были по канонам большого международного поп-арта, способного переварить и иконизировать миф любой национальности.