Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

В истории отечественного искусства Оскар Рабин прочно приписан к «лианозовской группе». И ничего, что группы такой в реальности не было, а были у станций Савеловской железной дороги Долгопрудная и Лианозово типичные подмосковные бараки с земляными полами, в которых жили простые советские граждане и среди них художник, поэт и большой учитель Евгений Кропивницкий, учеником, а потом и зятем которого стал Оскар Рабин. Их барак был местом паломничества учеников и знакомых художественно-литературного семейства, и всю эту разностильную и разношерстную компанию (в ней и Генрих Сапгир, и Игорь Холин, и Николай Вечтомов, и Лидия Мастеркова, и Владимир Немухин, и Всеволод Некрасов) для удобства сначала обличителей, а потом и исследователей назвали «группой».

Рабин появился на Долгопрудной у Кропивницких четырнадцатилетним мальчишкой, круглым сиротой, только что пережившим болезнь и смерть матери в холодной московской комнате, менявшим полученный по карточке хлеб на краски и чудом прибившийся к студии Кропивницкого в Доме пионеров. Потом у него будет мучительный путь в Ригу к родным матери, работа на хуторе, выбивание первого в его жизни паспорта, прием в Рижскую академию художеств, бездомность, ночевки в классах Академии, четыре месяца учебы в Суриковском институте в мастерской главного соцреалиста эпохи Сергея Герасимова, которые закончились исключением за «формализм». Шел 1949 год, латышу по паспорту и еврею по папе и по фамилии рыпаться было бесполезно. Подрабатывал как мог, устроился десятником по разгрузке вагонов на Долгопрудной, проработал там шесть лет. В 1950‐м женился на Вале Кропивницкой и даже обрел со временем собственный барак – точнее, комнату в 19 квадратных метров в бывшем зэковском бараке у станции Лианозово.

Мартовское сталинское «дыхание Чейна-Стокса» в 1953 году компания Кропивницкого – Рабина услышала как легкое дыхание. Сначала выпили, потом стали ловить сигналы о переменах. Для Рабина идеей фикс всей его жизни было работать художником. То есть не время от времени художником, как это делали все его приятели, а только художником. И жить на деньги от живописи. После смерти Сталина почудилось, что эта утопия не так уж недостижима – в 1956‐м Рабин бросает работу грузчиком и начинает штурм художественных инстанций. В 1957‐м приходит на отборочную комиссию III выставки произведений молодых художников Москвы и Московской области с кучей странных и подозрительно «примитивных» работ, взяли парочку самых невинных, но это уже было кое-что. Летом того же года у него берут несколько натюрмортов на выставку к VI Всемирному фестивалю молодежи и студентов и даже дают диплом участника. А это уже Бумажка – с ней можно работать художником, что Рабин и делает, устроившись оформителем на комбинат декоративно-прикладного искусства.

Подчеркнутое уважение к собственной профессии сыграло с Рабиным и дурную, и хорошую шутки. Оно вообще вело его по жизни, сочинило ему судьбу. Он был самым рациональным, самым последовательным защитником права художника на профессию, ему бы в средневековую гильдию Святого Луки, а не в советскую реальность: пока большинство «нонконформистов» служили на разных невнятных работах или зарабатывали большие деньги иллюстрацией детских книг и научных журналов, упрямый Рабин хотел зарабатывать своей живописью. Он назначил воскресенье открытым днем в своем бараке – и это стало и еженедельным салоном, и еженедельной выставкой. Появились первые покупатели – коллекционеры и иностранные журналисты и дипломаты. Сначала единицы, потом больше. По этому же образцу стали устраивать однодневные выставки и в других мастерских. В 1964‐м, после показательного разноса Хрущевым «абстракционистов» на выставке в Манеже, Рабин первым понял, что с попытками официализации можно заканчивать, и предложил выставляться на открытом воздухе. Московских барачных художников уже хорошо знали на Западе (около двадцати только групповых выставок за пятнадцать лет значится только в резюме Рабина, а была еще и персональная выставка в Лондоне), так что резонанс был обеспечен заранее. Вот только никто не мог предугадать, что картины на пустыре будут давить бульдозерами. «Бульдозерная выставка» 1974 года стала поворотной – фотографии с висящим на ковше Рабиным и покореженными картинами обошли весь мир. Советское начальство дало малый обратный ход – разрешили сначала уличную, а потом и несколько выставок в залах, но о Рабине не забыли. В 1977‐м ему настойчиво предлагают уехать в Израиль, а после отказа сажают подумать в КПЗ. «Туристическая» виза во Францию через полгода оборачивается для семьи лишением гражданства и мастерской рядом с Бобуром в Париже.