Искусство легких касаний

— Да. А с нами серьезные пацаны ехали. Тогда не конвой места назначал, сами делили. Двое самых крутых на средней полке — они ночью на откидухе этой, — Плеш постучал по доске, соединявшей его полку с полкой Басмача, — в нарды играли. Один был вор в законе, называть права не имею, а другой киллер новолипецких. Вверху тоже два таких ехали, что не приведи бог, хоть и фраера. Они там чаек делали на бездымном факеле, и со средней полкой делились — вот прямо как вы сейчас… Авторитетные арестанты, в общем, с такими не шутят. Вопросов серьезных к новому ни у кого не возникло — так, посмеяться хотели. Считай, повезло. Ему бы отшутиться и после этого молчать в тряпочку. А он…

Плеш вздохнул.

— Да, — сказала верхняя полка, — попал твой фраерок. И че дальше было?

— Его переспрашивают — ты, значит, нас суками объявил? Он говорит, вы сами себя объявили. Его спрашивают, когда было и кто слышал? Да только что, отвечает. Когда про госслужащих говорили. Потому что вы на самом деле такие же государственные служащие, как те мусора, что в купе для кумчасти едут. Своего рода спецназ внутренних войск.

— Серьезная предъява, — сказал кто-то из чертей.

— Ему говорят, ну-ка обоснуй. А че обосновывать, отвечает. В чем, по-вашему, заключается уголовное наказание? Как в чем, ему говорят. Лишают свободы. А он отвечает, неправда. Свобода — понятие абстрактное и философское. Как ее можно лишить, если ее и так ни у кого на этой планете нету. А русское уголовное наказание, напротив, очень конкретное и простое. Оно по своей природе родственно древнекитайской пытке и заключается в том, что человека надолго запирают в клетку со специально выдрессированными системой садистами и придурками, которые будут много лет издеваться над беднягой под веселым взглядом представителя власти… Поэтому тюремные садисты и придурки — это те же самые госслужащие. Примерно как служебные собаки. То есть чисто суки, что бы они про себя ни думали. Как лагерная овчарка себя понимает, мы ведь тоже не знаем…

В купе установилась густая тишина. Настолько густая, что это, видимо, показалось странным конвою, и за серой решеткой, отделяющей коридор от клетки, появился хмурый человек в камуфляже. Он осмотрел клетку, убедился, что арестанты на месте — и, для виду постояв за решеткой еще с минуту, неспешно ушел в коридор.

— Что, в натуре так и сказал? — спросил наконец один из чертей с нижнего топчана.

— Так и сказал, — подтвердил Плеш и зашелся мелким тревожным смехом. — Мы, натурально, все припухли. Молчали минут пять, прикидывали. Даже гаврилка-мусорок подвалил позырить, вот как сейчас. Я чего смеюсь-то — на сто процентов все так же было.

— Гонишь ты, — сказал чертик с нижней шконки. — Не бывает таких лохов. Чтоб такие слова говорить.

— Еще как бывают, — ответил Плеш. — Я после этого уже не прикидывал, довезут его до этапа или нет. Я думать стал, сколько он километров теперь живой проедет. Вот пусть нам авторитетные люди скажут, что за такое полагается?

— Значит так, — задумчиво произнесла верхняя темнота, — давай считать. Всю босоту суками обозвал. Сказал «дрессированные системой». Значит, по факту предъявил, что чесноки под кумчасть прогнулись. Слова сказаны серьезные. Тут сходом надо решать. Но вариант, похоже, один — на петушатник.

— Я тоже так думаю, — с кавказским акцентом произнес другой угол верхней тьмы. — Это если добежать успеет и не уроют по дороге. И чем кончилось?

— Какое кончилось, — сказал Плеш. — Это только началось. Дальше такое было, что…

Он махнул рукой.

— Ну рассказывай, рассказывай, — сказала верхняя тьма. — Раз уж начал.

— Короче, дальше чепушила этот жирный встает, при всех сует себе руку в штаны — сперва болт почесал, потом очко, долго так, вдумчиво… А потом поднимает эту самую руку, и пальцем по средней полке вж-ж-жик!

Плеш мазнул пальцем по серой доске, показывая, как именно.

— То есть той самой рукой, какой в дупле у себя ковырял?

— Той самой, в чем и дело! Зафоршмачил полку. А на ней вор ехал, представить можете?

— Можем, — сказала верхняя тьма. — Хотя и с трудом.

— Убить его в клетке нельзя, мусора рядом, — откликнулся кавказский голос. — Он это, видимо, понимал и куражился… Чего дальше?

— Дальше… Вор, который на этой полке чалился, понятно, сразу с нее спрыгнул. И согнал с верхней фраера. Фраер, ясное дело, слез вниз. А чепушила этот залез туда, где раньше вор ехал. На ту самую полку, которую зафоршмачил.

— И никто ему по ходу не въебал? — спросил кто-то из чертей.

— Нет.

— Почему?

— А ты подумай, — ответил Плеш. — А если не понимаешь, сейчас люди объяснят.

— Во-первых, полку он не зафоршмачил, а зашкварил, — авторитетно сказала верхняя темнота кавказским голосом. — Но если бы вор на ней и дальше ехать согласился, вот тогда бы он в натуре зафоршмачился. Хотя и не зашкварился бы.

— Почему, — возразил другой угол темноты голосом без акцента. — Вот если кружку в парашу уронить, она тогда станет зафоршмаченная. Если ее даже три дня мыть, все равно чифирек из такой пить — будет в натуре зашквар.