Искусство легких касаний

— Тебя зачем мусора наверх положили, — сказал кто-то из чертей. — Тебя под шконку надо — самому же легче будет.

— Еще такую шконку не придумали, под которую он войдет, — сказал другой, и черти засмеялись.

Когда Басмач улегся на свое место, Плеш продолжил:

— И, значит, говорят этому чепушиле — давай, рассказывай, с кем лупишься, где и как. А он так кудряво в ответ… Сейчас, дословно вспомню…

Плеш напряг лицо — будто выжимая из тюбика с мозгом заветные капельки памяти.

— Нет… Слово в слово уже не воспроизведу. Но смысл был примерно такой — мы, мол, живем как собаки на севере, в условиях вечного неустройства. И любовь у нас тоже собачья. На зоне просто все отчетливей обозначено, а сущность та же. А вот, например, ближе к экватору, где плещется теплое синее море, где цветут блаженные зеленые острова и скользят сказочные белые яхты, там… Там дело обстоит по-другому…

— И че же там по-другому? — спросил кто-то из чертей.

— Вот и у чепушилы об этом поинтересовались. Чего там, говорят, по-другому? Тоже мужики и бабы. Или нет? Обоснуй, говорят.

Черти на нижней полке к этому времени слушали Плеша очень внимательно, вылупив на него острые и тревожные глаза. Молчала и верхняя тьма — и молчание ее словно набухало понемногу чем-то грозным и нехорошим.

— А чепушила? — спросил один из чертей.

— А чепушила отвечает — разница есть. Там люди привлекательнее, чем здесь. Намного. И еще, говорит, у самых красивых девушек есть хуй.

— В натуре? Так и говорит?

— Угу. Его тут же спрашивают — и как ты насчет этого самого? Как к такому относишься?

— А он?

— А он, значит, говорит — ну как… Поначалу, конечно, смущаешься, стыдишься. Краснеешь иногда. Но постепенно привыкаешь. И через пару лет даже начинаешь видеть в этом какое-то ленивое южное очарование.

— Бля-я-я-я. Он в дуб въебался. Так и сказал при двух жуликах?

— Ну.

— И что дальше?

— Все в клетке дыхание затаили, ждут, что дальше будет. И кто-то из крадунов тихо так его спрашивает — и что же ты с этими хуями делаешь? Трогаешь, теребишь? Чепушила так улыбается и говорит — да, бывает и такое. Тереблю иногда… Вор тогда еще тише спрашивает — а может, и того, ртом касаешься? А чепушила опять улыбается и подтверждает — и такое тоже случается…

— Пиздец, попал твой чепушила, — выдохнул кто-то из чертей. — Однозначно теперь попал.

— Спасибо, — усмехнулся Плеш. — Тут академиком быть не надо, чтобы догадаться.

В клетке сделалось тихо — так тихо, что стал отчетливо слышен какой-то тонкий металлический скрип, проступавший иногда сквозь стук колес.

Вор с верхней полки полез вниз справить нужду. У него было рябое и нехорошее лицо, и в его сторону избегали смотреть. Пока он возился с бутылкой, молчали. А потом, когда он вернулся наверх, встали по мелкой нужде трое чертей.

В журчащем безмолвии прошла пара минут — нужду справляли по очереди. Плеш не торопился со своим рассказом. Все главное, конечно, уже было понятно. Но у темы могло оказаться неожиданное развитие.

— Арестанты, — сказал вдруг взволнованный кавказский голос сверху, — вы не въехали, что ли? Это он специально говорил, чтобы пацаны его со средней полки стащить не могли. Руками петуха трогать нельзя. А ногами-то как стащишь? Хотел, наверное, до этапа удобно доехать. Может, он на самом деле и не петух был.

— Может хуй гложет, — ответил другой вор. — Раз сам объявил, значит, петух. Если раньше не был, теперь стал.

— Это да, — согласился кавказский голос. — Теперь стал… Что же, выходит, и поделать с ним нечего? Как в хате при таком раскладе поступают?

— Главпетух отвечает. Ему не в падлу руками взяться.

— Но в клетке-то других петухов не было?

Головы повернулись к Плешу. Тот выждал эффектную паузу — и отрицательно помотал головой.

— Других не было.

— Да… Ситуация. И как решили?

— Сначала молчали. Думали. А потом один из воров чепушилу этого — петухом его еще не объявили, так что я его чепушилой называть пока буду — спрашивает: ты понимаешь хоть, на что ты тут наговорил?

— А он?

Плеш вздохнул и покачал головой. Видимо, эта история до сих пор его не отпустила — и вызывала в нем стойкие эмоции.

— Говорит, понимаю примерно. Его спрашивают — и больше ничего нам по этому поводу сообщить не хочешь? А он так поглядел вокруг и отвечает: да ничего. Или, может, вот что: как говорят божественные андрогины, лижите мою пизду и сосите мой хуй.

— Бля. Бля. Бля-бля-бля… То есть это он братве такое выдал? Слово в слово?

— Ну да.

— И что дальше было?

— Ему тогда тихо так говорят — эй, а ты часом не шахид? Может, на тебе, это, пояс смертника? У тебя уже перебор давно, а ты все прикупаешь и прикупаешь…

— А он?