Искусство любви

После того как у неё побывала Дипсада, Терция немного успокоилась. На смену отчаянию и замешательству пришла тихая грусть. Сомнений более не оставалось: она пребывала в тягости. Свершилось то, что не могло с нею свершиться в пору жизни с мужем. Если ничего не предпринять, скоро весь дом узнает, что госпожа в отсутствие супруга понесла. Её стройное тело начнёт разбухать, лицо пойдёт пятнами, а прелестный живот, которым так восхищается любовник, станет уродливой тыквой. Если же сделать то, что советует Дипсада, легко можно умереть. И тогда её мёртвое тело положат на носилки и потащат на кладбище, а толпа станет швырять грязью и кричать: Поделом ей! Сжав руки, Терция принялась всхлипывать. Как ей хотелось сейчас положить голову на чьё-нибудь надёжное плечо и всласть поплакать. Но возлюбленный уединился в снятой неподалёку каморке, где он любит проводить время вместе со своими табличками и стихами.

Терция долго ждала, когда он слезет с Пегаса, но, видать, крылатый коняга закусил удила и носил седока по дальним далям. Наконец он явился , и то лишь потому, что проголодался.

– Иногда мне кажется, ты любишь меня меньше, чем расписываешь в элегиях, – Не удержалась она от упрёка.

– Что за вздор ! – отмахнулся он.

– Тебе больше нечего ответить?

– Да я век бы сжимал тебя в объятиях, но, милочка, сейчас мне не до разговоров, я упущу мысль.

– Ты совсем не понимаешь женщин, – горестно вздохнула она.

– Я?! В ваших сердцах для меня нет тайн. Послушай только что законченное мною письмо Пенелопы Улиссу, и ты убедишься, как глубоко я понимаю женщин.

Наполнившись внезапным гневом, Терция сердито выкрикнула:

– Твой Улисс – шатун и блудник. Шлялся по морям десять лет, не оставив, наверно, денег жене. Все вы таковы!

Назон развеселился:

– Может, тебе даже Эней не по душе?

= Лгунишка и пустобрёх твой Эней. Бросить царицу, его любившую и, может быть, беременную… Сердце у него было звериное. Как у всех вас!

– А что ты скажешь про.. – начал, было, Назон, однако Терция зажала уши.

– Терпеть не могу всех этих Энеев и Улиссов. Они никого не любили, кроме себя. Как все мужчины!

Ночь их примирила. Лаская свою госпожу, Назон шептал:

– Одну тебя люблю, моя Коринна. В тебе лучшая часть моей души. Другая женщина никогда не поселится в моих стихах.

Слушая его бормотанье, она вспомнила про неведомую Понтию, которой уже посланы таблички со стихами, но промолчала. Тётушка Дипсада наставляла:

– Вся наука любви в том, что мужчины и женщины – два государства, живущие по разным законам; сумей извлекать выгоду, вот и всё.

В чём её выгода? Выйти за Назона? Она станет качать люльку, а он – писать стихи? К тому же у них не будет денег. Зачем ей такой муж? Её выгода в том, чтобы он любил её возможно дольше и писал как можно больше стихов о прекрасной Коринне , прославляя её. Другие выгоды она получит от других мужчин.

– Ах ты, моя глупышка, – шептал он. – Любовь высокое искусство, сродни военному делу. Науку любви я постиг до тонкостей. Странно, что до сих пор никому не пришло в голову написать руководство по стратегии любви: как добиться внимания красавицы и как удержать её…

– Вот и займись этим. У тебя благодаря элегиям и так уже козлиная слава. Стишки для холостяков. Ни одна порядочная женщина не станет читать такое. Если хочешь, чтобы тебя читали женщины, напиши лучше руководство по косметике.

– И напишу. Сделаю всё, чтобы угодить милым женщинам. А для мужчин – науку любви. Нет, искусство!…

Глава 15. Назон

В зале зашушукались, когда он вошёл, и, кивнув двум – трём знакомцам, обратившим к нему лица, скромно присел с края. Поэт Граттий читал своё творение «Война кентавров с лапифами» и дошёл уже до самого захватывающего места, когда шумок в аудитории стал мешать его завываниям. Ощущая себя магнитом, притягивавшим взгляды собрания, довольный Назон принял изящную позу и сделал вид, будто поглощён декламацией, давая любителям поэзии рассматривать себя, свою красивую причёску и золотой всаднический перстень. Вот она – слава. Со своего места в первых рядах поднялся и двинулся к нему Тутикан; улыбнувшись другу и уже подвинувшись на скамье, чтобы дать ему место рядом, Назон внезапно заметил Понтию: белокурая головка была повёрнута в профиль, однако горячий, чёрный глаз пронзил ему сердце, подобно заострённому рыбной костью копью Телемаха. Прочла ли она присланные стихи и догадалась ли, кто автор? Красавица отвернулась, однако для поэта и одного взгляда было достаточно, чтобы в нём всё закипело. Тутикан присел возле, пожав руку. Они давно не виделись: с тех пор как Назон перебрался к своей Коринне, их встречи сделались редки.

– Тут о тебе только и разговору, – зашептал Тутикан. – Все находят, что у Проперция появился достойный продолжатель. А я говорю, что ты способен на большее. Как хороши ервые строфы твоей «Гигантомахии», и какая жалость, что ты её забросил…

Понтия снова повернула голову и слегка улыбнулась, встретив взгляд Назона. Ещё несколько женских лиц обратилось к юноше, и среди них величавая Сервилия, глядевшая впрочем довольно сердито. Назон подтолкнул приятеля: