Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

В целом, публикации в массовой прессе помогли закрепить русскую историю и искусство в древней русской столице[548]. Один не столь известный журналист, С. Максимов, заимствовал метафору выставки для описания культурного профиля города в газете «Голос»: «Сама Москва без преднамеренных, искусственных целей, представляет живую ежедневную этнографическую выставку с исключительным преобладанием в сторону великороссийского племени из всех срединных губерний»[549]. Легкость, с которой современники приравнивали город ко всей стране, подчеркивает символическую роль Москвы как национального центра, олицетворяющего теперь всю Россию.

Метафора Максимова характерна также и для другого изменения в московском городском пейзаже: Москва стала музейным городом, площадкой и для эпических проектов, таких как Исторический музей, и для частных картинных галерей, в том числе коллекции московского промышленника Кокорева, открытой в 1862 году, и картинной галереи Солдатенкова. В Кокоревской галерее имелся большой зал для публичных лекций и литературных чтений, оформление которого отсылало к традиционной избе в русском стиле. Современные обозреватели находили демонстративную русскость Кокоревской галереи особенно похвальной[550]. В том же знаменательном для Москвы 1862 году в новом периодическом издании, «Картинные галереи Европы», созданном специально для развития общественного вкуса, был представлен музей Солдатенкова. Особое внимание журнал уделял популяризации русского искусства: на его страницах в детальных подробностях были описаны даже малоизвестные частные галереи москвичей Мосолова, Трофимовича и Голохвастовых[551]. Еще одной коллекцией, привлекшей внимание публики в 1860-е годы, был Голицынский музей, открытый в 1865 году: в нем было 132 картины представителей различных художественных школ, собрание редкостей и библиотека[552]. Он был открыт для публики три дня в неделю, бесплатно. Самым выдающимся художественным музеем в Москве была, бесспорно, Третьяковская галерея, о которой говорилось в предыдущей главе.

Многие новые московские выставки и галереи в 1860-х и 1870-х годах открывались систематически, согласно научному подходу, впервые примененному в Румянцевской и Дашковской коллекциях [Пятидесятилетие Румянцевского музея 1913: 163][553]. Их появление не только внесло положительный вклад в развитие дискурса об идентичности, но и стимулировало развитие новой научной дисциплины в России – музееведения. По сравнению с предыдущими тенденциями – и в отличие от них – пресса теперь представляла петербургскую музейную сцену как намного менее яркую. Когда в 1862 году для посетителей открылась Кушелевская галерея, щедрый дар графа Н. А. Кушелева-Безбородко, завещавшего свою коллекцию Академии художеств, газеты лишь кратко приветствовали ее появление. Впрочем, бо́льшую часть этой знаменитой коллекции составляли художественные произведения «старой» (то есть европейской) школы искусства, что едва ли являлось предметом массового интереса или полемики[554]. Примерно то же самое можно было сказать о частной галерее графа С. Г. Строганова, самой старой в Санкт-Петербурге[555]. Еще одна коллекция европейского искусства, принадлежащая герцогу Лейхтенбергскому, оставалась закрытой для публики[556]. Другими словами, хотя в Санкт-Петербурге не было недостатка в искусстве как таковом, его западноевропейские собрания в эпоху культурного национализма не вызывали столь бурных дискуссий, как московские хранилища русского искусства.