Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Размышляющие о национальных вопросах современники пытались в собственных текстах обобщить отклик публики. Так, через месяц после завершения выставки и Славянского съезда Аксаков в ведущей статье высказал свое желание: «Мы бы очень желали, чтобы мнение о съезде было одно, и именно наше» [Стасов 1894–1906, 3: 939][542]. Стасов горячо защищал выставку от журналистов-скептиков. По мнению авторитетного художественного критика, Этнографическая выставка была важным национальным событием, которое должно было вызывать в прессе только восторженные и гордые комментарии. Анализируя причины скорее неоднозначной реакции журналистов, Стасов просто пришел к выводу, что пресса «ничего не поняла в ней». Там, где журналисты видели обыденную повседневность, Стасов видел подлинность, гораздо более ценную, чем декоративная, по его мнению, театральность, которая лежала в основе популярных западнославянских экспозиций, получивших единодушное одобрение критиков [Стасов 1894–1906, 3: 935–948].

Публичность помогла выставке реализовать ее основную цель: демонстрацию «всей необъятной России со всею ее пестротою и разнообразием населения» [Пятидесятилетие Румянцевского музея 1913: 179][543]. Президент ОЛЕАЭ Щуровский подчеркнул этот момент, говоря о том, что интерес к изучению России – это новое явление в обществе; если раньше русские были увлечены изучением Европы, то теперь впервые их внимание обратилось к России. По его мысли, Этнографическая выставка сумела воспитать в своих посетителях чувство самосознания и продемонстрировала, что визуальная культура является неоценимым помощником в формировании воображаемого сообщества.

Действительно, выставки и музеи принадлежат к числу самых могучих средств для народного образования. Представляя сначала только одну привлекательную сторону предмета и удовлетворяя любознательность [публики] без всякого труда, выставки и музеи стоят на уровне каждого, всем по плечу: они столько же интересны для специалиста, как и для не ученого человека… [Этнографическая выставка 1878: 12–15][544].

Образно выражаясь, как в ретроспективе делал это один из обозревателей, этнографические коллекции предлагали своим посетителям «курс отечествоведения». Публичные лекции, прочитанные в 1866–1867 годах в связи с предстоящей выставкой выдающимися специалистами из Московского университета, помогали слушателям освоить этот новый предмет.

Московский музейно-выставочный бум

Дискурс, инициированный Румянцевским музеем и Этнографической выставкой, подчеркивал крупный культурный сдвиг из Петербурга в Москву. Примерно в середине XIX века современники начали представлять Москву как центр русской национальной культуры, в явном контрасте с имперским Петербургом, который все больше отождествлялся с бюрократическим и иностранным влиянием.

Пресса приветствовала выбор места проведения Этнографической выставки и проходящего параллельно Славянского съезда. Газета «Москва», например, присвоила городу звание «поистине народной русской столицы»[545]. Не случайно газета, основанная в год проведения выставки, носила имя города – в течение двух лет ее короткой, но насыщенной событиями жизни она служила ежедневной рекламой Москвы[546]. Для Погодина Москва также была своего рода идеальным зеркалом, в котором отражались мир и согласие славянского братства[547].

В памятном буклете, выпущенном к 50-летию Московского публичного и Румянцевского музея, была подчеркнута эта вновь обретенная традиция размещения национальной культуры и самобытности именно в Москве:

Но наши Музеи имеют особое значение, принадлежащее только им. Они сосредоточивают в своих стенах плоды творчества русского народа почти на всем протяжении его тысячелетней истории <…> расположенные в Москве, сердце России, с ее святынями, с ее кремлем, они являются русским национальным учреждением [Пятидесятилетие Румянцевского музея 1913: 23–24].