Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

На самом деле, Румянцевский музей был больше, чем только один институт, что следует из его официального названия в то время – Московский публичный и Румянцевский музей [там же: 10][521]. Рядом с ним в доме Пашкова была расположена еще одна недавно созданная коллекция из фондов Московского университета: Московский публичный музей. Однако в просторечии объединенный институт был известен просто как Румянцевский. Художественная галерея музея состояла из нескольких коллекций. Изначальная картинная галерея, включавшая знаменитую работу Иванова «Явление Христа народу», насчитывала, согласно современному каталогу, 202 картины[522]. В 1867 году завещанная Ф. И. Прянишниковым коллекция русских картин привлекла еще большее внимание к Румянцевскому музею. Описанная одним из современников как «пантеон русской живописи», а другим как «единственная в своем роде», галерея Прянишникова прибавила к славе Румянцевского музея 132 превосходных примера национальной школы, включая две знаменитые картины Федотова, «Сватовство майора» и «Свежий кавалер»[523]. В последующие десятилетия его отдел изящных искусств продолжал расти и к 1913 году насчитывал впечатляющее количество в 1700 полотен.

Широкая публичность сопровождала Румянцевский музей с первых дней его открытия в Москве. Еще до этой даты газеты и журналы представляли новый публичный институт культуры как «самое знаменательное из текущих явлений московской жизни»[524]. В одной из газет решительно заявлялось: «В летописях общественной жизни нашей столицы день 6-го мая 1862 года навсегда отмечен светлым воспоминанием. С этого дня первая в Москве публичная библиотека и музей вполне заявили свое существование»[525]. В «Сыне отечества» была перепечатана большая статья из «Московских ведомостей», полная восторгов по поводу нового музея[526].

Помимо поздравления москвичей со столь важным приобретением, вдохновенные тексты в прессе знакомили публику с новыми коллекциями и разъясняли значение музея для общества. В первые дни после открытия журналисты отметили рекордное количество посетителей – более двух тысяч человек в день[527]. Обозреватели в обеих столицах также подчеркивали образовательный потенциал музея, признавая растущий интерес публики к русской истории. В это же время в Москве было зарегистрировано «Общество древнерусского искусства» [Пятидесятилетие Румянцевского музея 1913: 21–22]. Между тем научное сообщество Санкт-Петербурга оплакивало потерю Румянцевского музея. Стасов, публично протестовавший против его перемещения, считал это событие просто унизительным для столицы империи[528].

Этнографическая выставка 1867 года

Этнографическая выставка открылась в Москве 23 апреля 1867 года. Обозреватели отмечали, что она представляла собой необычайное зрелище: в выставочном пространстве московского Манежа можно было увидеть, словно в калейдоскопе, всех разнообразных жителей необъятной империи. Многочисленные манекены, одетые в яркие народные костюмы и окруженные характерными региональными артефактами, усиливали впечатление от выставки как от грандиозного праздника[529]. Этнографическая выставка имела очевидный успех: за два месяца ее работы Манеж посетило 83 000 человек, что принесло около 45 000 рублей выручки [Богданов 1914: 11; Найт 2001: 124]. Вскоре на основе выставки 1867 года в Москве образовалась постоянная коллекция – Дашковский этнографический музей[530].

Помимо всего прочего, выставка продемонстрировала, что этнография может успешно использоваться как «инструмент национальной самоидентификации» [Майорова 2001: 94]. Как заметил А. Н. Пыпин, изучение этнографии ведет к лучшему пониманию национальности [Пыпин 1890: 15][531]. Выставка ознаменовала переходный момент между двумя различными моделями национальной идентификации – имперским, официальным национализмом, связанным с Николаем I, и русским этническим национализмом, господствовавшим в царствование Александра III [Майорова 2001: 101–102]. Между империей и нацией назрела напряженность, но организаторы Этнографической выставки умело разрешили ее с помощью продуманного устройства, которое одновременно признавало широкое разнообразие народов империи и иерархическое превосходство русских, экспонаты которых были расположены на видном месте на приподнятой выставочной платформе [Найт 2001: 111–112, 123].