Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Риторика «предания» и «легенды» подразумевает скорее мифические свойства, чем исторические свидетельства. Но в последней трети XIX века дискурс о вновь открытых древностях был настолько актуален, что сразу после издания Левшу представляли в прессе как некий допетровский артефакт, избежавший современных реформ. Едва ли случайно, что действие повести начинается в британской кунсткамере, которую царь Александр I и донской казак М. И. Платов посещают во время своей поездки в Англию после победы России над Наполеоном. Левша тоже принадлежит к кабинету чудес, но другого рода – населенному воображаемыми литературными героями, которые внесли реальный вклад в национальную культуру.

Мастерство Левши, так или иначе, бесполезно. Несмотря на необыкновенный талант и изобретательность тульских мастеров, они, по сути, ломают заводную блоху: после того как русские мастера ее подковали, она больше не может танцевать. С учетом этого А. М. Панченко деконструирует национального героя Левшу, переведя его в категорию «национальной проблемы»: история о мастере-левше из Тулы, по его выражению, – это «сказ о русском национальном падении». Бесполезная победа Левши и неправильно примененный талант обесценивают его как героя. «Мир мы удивили, англичан победили, а хорошее изделие, очень забавную безделушку, испортили». Если Левша символизирует русский народ – а с этим согласны и автор, и его критики, – то он представляет трагическую, а не героическую судьбу [Панченко 1999: 451–452].

В чем же привлекательность этого леворукого, необразованного героя, который, несмотря на самые прекрасные намерения, портит умную иностранную игрушку? Современники в нескольких рецензиях, последовавших за первой публикацией лесковского «Сказа о косом Левше», пытались распознать авторский замысел. Хотел ли автор похвалить изобретательность русских мастеров или критиковать их неумелость, стало предметом продолжительной полемики, развернувшейся в современной прессе после публикации повести. Поводом для споров стало исключенное из последующих изданий предисловие, в котором автор утверждал, что просто записал легенду, рассказанную жившим в Сестрорецке старовером. Рецензенты приняли литературный прием Лескова за чистую монету, утверждая, что автор изложил легенду старую и общеизвестную[689]. Ирония истории явно ускользнула от обозревателей. «Голос», например, восхвалял русских мастеров за победу над образованной Европой. В менее категоричных и более критических выражениях рецензент «Отечественных записок» увидел за сюжетом идеологию славянофильского движения (в конце концов, «Левша» был изначально опубликован в газете «Русь» Аксакова). «Новое время», со своей стороны, обрушилось на автора за принижение талантливых русских людей, прославляемых за границей, но брошенных погибать на родине[690].

Отвечая своим критикам, Лесков в июне 1882 года опубликовал в «Новом времени» небольшую статью «О русском левше».

Все, что есть чисто народного в «сказе о тульском левше и стальной блохе», заключается в следующей шутке или прибаутке: «англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали да им назад отослали». Более ничего нет «о блохе», а о «левше», как о герое всей истории ее и о выразителе русского народа, нет никаких народных сказов, и я считаю невозможным, что об нем кто-нибудь «давно слышал», потому что, – приходится признаться, – я весь этот рассказ сочинил в мае месяце прошлого года, и левша есть лицо мною выдуманное. Что же касается самой подкованной туляками английской блохи, то это совсем не легенда, а коротенькая шутка или прибаутка, вроде «немецкой обезьяны», которую «немец выдумал», да она садиться не могла (все прыгала), а московский меховщик «взял да ей хвост пришил, – она и села».

В этой обезьяне и в блохе даже одна и та же идея и один и тот же тон, в котором похвальбы могло быть гораздо менее, чем мягкой иронии над своею способностью усовершенствовать всякую заморскую хитрость[691].