Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Несмотря на открытое признание Лескова, стилизованный умелец Левша стал служить доказательством долговечности русской традиции и живым воплощением всех тех безымянных крестьян, которые трудились в художественных колониях в Абрамцеве, Талашкине и за их пределами. В эпоху национального возрождения народные промыслы и крестьяне-художники стали новыми героями культуры, и этот статус разделили вымышленный умелец Левша, деревянная игрушка матрешка, легендарные васнецовские богатыри, царь Берендей и его веселые берендеи, Снегурочка и мифическая жар-птица. Парадоксальным образом полемика, вызванная первоначальным вхождением «Левши» в публичную сферу, не отвлекла, а, напротив, усилила внимание публики к сказу и сделала его протагониста легко опознаваемой точкой отсчета, которую могли разделить многие за пределами музеев и колоний художников.

Триумф Берендеевки: создание русской сувенирной идентичности, Париж, 1900 год

Всемирную выставку в Париже 1900 года называли «венчающим событием века» – она также стала кульминацией полувековой истории всемирных выставок, начавшейся в Лондоне в 1851 году [Campbell 1900]. Контекст международных выставок, которые по самой своей природе возводят выдающиеся культурные символы каждой страны в высокий статус, помогает выделить национальные элементы в выставленных предметах. По сравнению со скромными результатами России на предыдущих международных конкурсах, бесспорный успех России на Всемирной выставке 1900 года в Париже был впечатляющим. Обозреватели единодушно отмечали вкус и самобытность русского отдела. Но продемонстрированный им неповторимый образ был достигнут определенной ценой: русская культурная идентичность покоилась на одной категории, которую современники называли «мотивы русской старины»[692]. Конечно, помимо искусства и ремесел, в Париже было выставлено огромное разнообразие промышленных предметов, но акцент на «русскости» как определяющей категории произвел особый эффект. Д. Фишер объясняет:

Усилия организаторов русской выставки, направленные на то, чтобы сделать Россию известной на Западе, на самом деле привели к тому, что Россия предстала менее индустриализированной и модернизированной и более странной и экзотической, чем ее можно было бы изобразить. Если русским выставкам не удалось охватить господствовавшую тогда тему технического прогресса, то они сумели представить легко определяемый, своеобразный национальный стиль [Fisher 2003: 125–126][693].

В контексте международной выставки русская старина предстала как привлекательная, а впоследствии и модная диковинка, а также эффективный маркетинговый инструмент. С. К. Маковский описывал особенность русского сценария следующим образом:

Россия, вследствие многих причин, лучше сохранила свою национальную обособленность [чем другие страны]. Несмотря на пропасть, отделяющую наши культурные классы от народа, русское культурное творчество ближе, по внутренним побуждениям своим, к народному художеству, чем творчество западной Европы. Там все это – в прошлом. У нас, может быть именно оттого, что мы, увлеченные искусством Запада, так долго не умели понять народной красоты, у нас новое искусство, стремясь к независимости, вернулось к национальным мотивам. И наша художественная промышленность, в конце XIX-го века, обратилась к стилю допетровских дней, к образцам крестьянского кустарного производства, к поэзии далекой, сказочной, милой старины [Маковский 1905: 37].